А что ответить? Сам не знаю.
Ведь в том вагоне, ты прости,
Сошлись две жизни – как трамваи
На разветвлении пути.
Сойдутся стрелки, разойдутся,
И дальше – каждому свой тракт.
Друг другу люди улыбнутся
Через окошко – просто так.
Вот так и наша – мимолетом,
Горящей спичкою любовь.
Тебя – на станции ждет кто‑то.
Мне – пересадка на Ростов.
Что до меня – отбрось сомнения,
Другого на перроне встреть,
Чтобы потом, во искупленье,
В аду смятенья не гореть!
– Ну спасибо ! Ну удружил! – ноздри Олеси гневно раздувались, лицо побелело от негодования. – Ты что же, не понял, что сравнил меня сейчас с обыкновенной вагонной шлюхой? Меня, у которой пол‑Москвы в ногах перевалялось, вымаливая разрешения послать букет роз за тридцать долларов. «Горящей спичкою любовь!» – передразнила она Михая, срываясь с места и запихивая в свой огромный чемодан разную мелочь. – Все вы, кобели нехолощеные, красиво поете, пока не трахнетесь с предметом обожания. А потом он сразу становится для вас БУ, предметом, бывшим в употреблении. И тотчас же обожание переносится на другой объект, стоящий внимания. Можно знать много стихотворений, красивых слов о любви, чести и достоинстве, но если здесь, – она прижала руки к груди, – вместо сердца трамвайный рельс, от таких людей надо держаться подальше! Ну и ладно, будем считать, что вчерашним трахом я рассчиталась‑таки с тобой за спасение моей жизни. Адью, трезвомыслящий человек! До Москвы я знаю дорогу! Деньги имеются, – и, уже взявшись за ручку двери, дрожащим от ярости и слез голосом добавила: –‑ И не вздумай бежать за мной – я на лестнице начну все на себе рвать и кричать «помогите, насилуют». Ух, до чего же я тебя ненавижу!
Вторично за этот вечер грохнула входная дверь, а Михай стоял, открыв рот, не в силах что‑нибудь вымолвить во время этого бурного всплеска негодования. Простояв так несколько минут, опомнившись и плюнув на все Олесины запреты, рванулся за ней следом. Выскочив из подъезда, остановился в недоумении: хоть и строились шахтерские микрорайоны в некотором беспорядке, все же расстояние во все стороны от дома, кроме тыльной, просматривалось порядочное. Но нище не было видно одинокой женской фигурки, волочащей кожаного «крокодила». Будто сквозь землю провалилась Олеся...
Глава VIII
Про картошку и разврат
Похоронили Ивана Николаевича. Ему не присвоили очередного звания посмертно. Не того, видать, заслонил он своей грудью. Но младший лейтенант не обижался, он уже ни на кого не был в обиде – всем все простил. Зато не простил Игорь. Он еще там, валяясь на земле перед недостроенным общежитием, на крови Ивана Николаевича поклялся найти его убийц. И ту, которая навела на них. Ее нужно было отыскать в первую очередь, потому что убийц Игорь в лицо не видел, а девицу эту, хоть смутно, но помнил. Намазана она была, конечно, здорово, но не так, чтобы можно было смазать все черты лица. И еще – над верхней губой, почти у самой ноздри у нее была родинка. Маленькая черная точка, но именно она врезалась в память Игоря намертво.
