На проволоку были нанизаны белые листки с фамилиями.
— Что это за списки? — поинтересовалась я.
— Списки людей, уничтоженных советской властью! — без запинок отчеканил улыбчивый
юноша в черной кепке.
Я вычитала имя из середины листа: Гольденберг Моисей Натанович. Зашла за изгородь.
Женщин там не было совсем, стало неуютно.
— Скажите, кто такой Гольденберг Моисей Натанович?
— Не знаю, еврей какой-то, — ответил парень.
Другой рассказал мне, что у нас все очень плохо. Что в стране демографический кризис, и
поэтому арабов и негров надо выгнать из Украины. Я подумала, молодой 27-летний парень
вопросы демографии мог бы решать другим, более практическим путем, но промолчала. Они
говорили о красном терроре, о чистоте нации, о радикальных решениях. Говорили тихо.
Вообще было тихо. Юноши разбрызгивали на деревянные опоры под «колючку» черную
краску из баллончиков. Воняло краской.
Я почему-то вспомнила запах. Запах пирожных. Заварных. Папа всегда мне их покупал на
праздник. Громко играла музыка. Было очень много людей, и все шли куда-то, и голос гремел, мне казалось, с неба: «Слава Коммунистической партии Советского Союза!» И все кричали:
«Слава!» Папа держал меня за руку. Крепко. Не помню, откуда и куда мы шли, не помню
зачем. Помню только ощущение отца рядом. Проходящим мимо детям хотелось показывать
язык и ехидно говорить: «А я с папой!» Мама на демонстрации не ходила и пыталась не
пускать меня. Язвительное замечание: «Пойдете вслух родину любить?!» до меня не доходило, очень хотелось побыть с отцом, рука в руке… Понимание того, что с Родиной что-то не так, появилось тогда, когда мама сменила нам, двум дочерям, фамилии. С папиной еврейской на
свою русскую. Выросшая, я вернула фамилию обратно.
От вождя мирового пролетариата я побрела на другую площадь, к тем, кто «выносит
холодильник». (Кого скульптура олицетворяет на самом деле, в Харькове, пожалуй, знают
только преподаватели истории). Там, перед обшарпанными телами когда-то боевых танков, собирались люди под красными флагами, точнее сказать, знаменами.
Я пошла пешком по Сумской, чтобы проникновение было настоящим. У меня замерзли руки
и перестала писать ручка.
Маршрут «Вождь — ломбард» усиленно охранялся. Через каждые пять метров — люди в
синем. Блокнот я не прятала, поэтому хранители общественного порядка узнавали во мне
союзника и даже подмигивали. Вообще, духовное единение милиции и журналистов на всяких
митингах-пикетах-праздниках очевидно. События, когда и те, и другие могут сказать о себе
