С тех пор прошло много лет. Старуха давно умерла и её закопали тёмной осенней ночью под стеной замка, но бесовское её искусство осталось. И Бруно с невольным страхом следил, как блестящий наконечник стрелы покрывался тусклым красноватым налётом.
Заметив вернувшегося слугу, сэр Гью заметил и его невольную дрожь — мрачная усмешка скривила его тонкие губы.
— Подойди, — сказал он равнодушным голосом, — хочу проверить, остры ли стрелы. Возьми-ка вот эту. Ну? Уколи себе руку.
Ноги бедного Бруно подкосились.
— Господин, — начал он неверным голосом и вдруг кинулся на колени. — О, господин, ты же знаешь, я всей душой предан тебе…
Глаза сэра Гью сверкнули. Держа стрелу, он взглянул на протянутые к нему руки, и остриё её дрогнуло…
— Сжалься, господин, — повторил Бруно, — ведь я принёс тебе вести…
Резким движением сэр Гью бросил стрелу на стол.
— Говори, — приказал. Садясь, опёрся на ручки кресла и наклонился вперёд. В этой позе, закутанный в лошадиную шкуру, он до того походил на хищного зверя, готового к прыжку, что лжепилигрим на мгновение закрыл глаза.
— Есть подземный ход, господин, — проговорил он, — из капеллы замка. Слуги видели, как капеллан…
С хриплым торжествующим криком сэр Гью вскочил на ноги:
— Так я не ошибся! — вскричал он, — это действительно был проклятый монашек! Ну теперь я верну своё золото, тихоня, а заодно сведу счёты со всеми вами!
Он задыхался от страшного возбуждения, и, повернувшись к окну, грозил кулаком в сторону Гентигдонского замка, но вдруг, странно успокоившись, сел и облокотился на ручку кресла.
— Так ход начинается в капелле, говоришь?
— Да, господин. И слуги не знают, где выход из него, но…
— Но ты узнаешь это, — спокойно проговорил сэр Гью. — Самое позднее через неделю в этот самый час ты будешь здесь. Или… — и он с тенью улыбки взглянул на зловещее варево на дубовом столе.
Бруно молча поклонился, встал с колен и, продолжая кланяться, пятясь, вышел из двери. Он весь дрожал и чуть не свалился на крутых ступеньках узкой лестницы из цельных каменных плит, стёртых и выщербленных шагами столетий.
— … И приковали нас к скамейкам на корабле попарно, и дали нам в руки весло, чтобы вдвоём толкать его. И от этой цепи и от этого весла должна была освободить нас одна смерть. Если бы корабль наш был в бою захвачен христианами, то Мустафа-бей перед сдачей убил бы всех христианских пленников-гребцов, чтобы не могли они обрести желанной свободы…
Речь вернувшегося в замок пилигрима лилась плавно, яркий огонь светильника освещал длинный серый плащ, задумчивый взгляд госпожи Элеоноры и пылающее восторгом лицо Роберта, сидевшего на подушке у ног матери.
