— А ничего и нет.
— Брось, Ириша. Все при тебе. Расхныкалась, как дитя.
Они помолчали. Слезы Ирины высохли, на губах появилась улыбка.
— Утешительница ты моя. Что это я, в самом деле. Но... Настя, ты же меня знаешь. Я могу играть интересные сильные характеры, не хуже этих девиц, что задирают юбки в каждом кадре...
— Я знаю. Ты и сама молода, посмотри на себя, все у тебя еще впереди. При чем тут юбки?
— Но ведь они заполонили все, и так дурно, безвкусно...
— Так! — Анастасия вновь уперла руки в бока. — Молодых мы уже не любим.
— Я в отчаянии, Настя! Я всех люблю, готова любить, но я хочу играть, играть, играть! Я могу. Я по улицам хожу и словно роль играю. Не вижу, не слышу ничего.
— Так и под колеса схлопотать недолго. Ох, извини! — Анастасия поцеловала ее в макушку и отвернулась к своим баночкам. — Что у нас сейчас? А, пенсионерка. Сочувствую. Надеюсь, потом-то ты сыграешь... О-о, да ты же ничего не знаешь!
Ирина вскинула на нее глаза.
— Чего не знаю?
Подруга посмотрела с ласковой насмешкой.
— А то, что происходит здесь, в родной студии, в двух шагах от тебя! Знаешь? Нет. А тут такое делается, что все на ушах стоят. Можно сказать, с ног сбились, вот как! А она живет себе поживает и даже плавничками не шевелит, рыбка-красноперка.
— Да что у нас может твориться?
Настя с веселой укоризной покачала головой.
— А то, что если проливать по себе горькие слезы, не шустрить и не чуять, то, конечно, ничего твориться вокруг и не будет! Так и оказываются в самом хвосте. А что? Запросто.
Ирина даже выпрямилась, готовая услышать нечто удивительное. В самом деле, она как-то потеряла вкус, уверилась, что яркая интересная жизнь уже не для нее, с ее горестями, хоть бодрилась изо всех сил, но лишь возле дочери чувствовала свою уместность и нужность.
— Ну, что? Говори скорее.
— То-то. Надо и видеть, и слышать, и вовремя успевать туда, где ты, может быть, нужна позарез. Именно ты, и никакая другая. Я даже вижу это. Именно ты, ты, с твоей грацией и артистическим мастерством. Ты, Иришка, поверь мне!
Говоря это, Анастасия преображалась на глазах. Из добродушной гримерши превратилась в хваткого делового человека, доподлинно знающего, как делаются дела в этом жестком мире искусства. Обойдя Ирину, она повернула к себе ее голову, окинула оценивающим взглядом, сосредоточенно хмурясь и кивая каким-то своим мыслям.
— Я не понимаю, — негромко сказала Ирина, осторожно освобождаясь от ее рук.
— Костю Земскова знаешь?
