…К одиннадцати часам, как было указано в повестке, пришла Тамара Кулагина. Гольст сразу заметил в ней резкую перемену.
Одних людей горе выбивает из привычной колеи, лишает воли. Других мобилизует, подтягивает, заставляет переоценить какие-то прежние ценности.
Гольст почувствовал: Кулагина сделала какое-то очень важное для себя открытие:
– Вы, конечно, извините, товарищ следователь, но я вам давеча не все рассказала… Ну, когда вы спрашивали о Нине и о том, какие отношения были у них с Валерианом Ипатьевичем,– начала Кулагина.
– Почему? – спросил Гольст.
– Да как вам объяснить… Знаете, между мужем и женой всякое случается. И хорошее, и плохое. Радость и ссоры. А как на самом деле – они одни только знают. Чужая семья – потемки… Не хотела я, чтобы вы подумали: вот, наговаривает на мужа сестры, а ее саму выгораживает. Но после вчерашнего я всю ночь не могла заснуть. Обо всем передумала. Скажу честно, не было у Нины от семейной жизни никакой радости. Особенно в последнее время.
– Какое именно последнее время?– уточнил Гольст.
– Да уж два года точно. Слезы да слезы. Она ведь скрытная была. Да и кому жаловаться? Только у меня и давала волю своему горюшку.
Кулагина теребила в руках носовой платочек. Но глаза у нее были сухие: все слезы, наверное, выплакала.
– А на что конкретно она жаловалась?
– В том-то и дело, что ничего путного от нее я не могла добиться. Придет, ляжет на кушетку лицом к стене и плачет. Я к ней и так и этак, а она молчит. Но, видно было, дома нелады. Несколько раз с синяками на лице приходила, на руках тоже как-то заметила.
– Вы считаете…– начал было Гольст.
– Это он ее, Дунайский! – указав куда-то рукой, зло проговорила Тамара! – А кому еще? Ведь она сидела в комнате затворницей. У муженька своего вместо прислуги да няньки была. Он, видите ли, ел только овощи да фрукты. Мясо – ни-ни…
– Вегетарианец, что ли?
– Во-во! Нина говорила, у какого-то писателя начитался, что грешно есть животную пищу.
– У Толстого?
– Наверное… Так вот, Нина приходила ко мне большей частью украдкой. А если вечером, Валериан Ипатьевич за ней заходил. Все проверял. А чего проверять-то?
– Ревновал?
– Люто!
– Может, сильно любил?
– Господи, да разве ж это любовь? – воскликнула Тамара.– Я так думаю: любишь-не-любишь, а должно быть равенство. Прошли времена, когда мы под пятой сидели! – продолжала она, все больше распаляясь.– А что? Для чего революция нас, женщин, освободила? Работаем наравне и вообще… И если мужчина может выбирать, кого любить и с кем жить, почему нам это заказано?
