Лукаво посмеивался, принимая выигрыш.
Секрет, как он признался друзьям, заключался в том, что рукой он не мог достать.
— Легендарный парень, — сказала Александра. — Там у вас метра четыре, больше…
— Спортсмен… — Пеликан проводил ее на место и огляделся вокруг. — Странное ощущение — вдруг вот так возьмет и тюкнет. И встанешь как в столбняке… Александра, у тебя бывает?
— Что, Боря?
— Посмотри, все эти люди в костюмах и электричество и музыкальный грохот… В костюмах и в галстуках. И громадный дом, и стены, и окна. А дальше — все, что за этим стоит: провода, электростанции, автомобили, железная дорога. Как подумаешь, откуда взялось, и к чему оно, нагромождение всякой всячины, сотворенной человеком за последнюю тысячу лет? Сколько всего, Бог мой, видимо-невидимо. Летит наш шарик, колыхается в безумном пространстве: миллиарды километров… миллиарды лет… Весь наш мир — маленькая-маленькая капелька, полностью незаметная. Что такое мы? каждый из нас?.. И все наши якобы достижения — откуда? зачем? Я чувствую, как у меня мозги останавливаются и цепенеют. Одна половина в тумане, а другая свесилась набекрень, и окружающее как застывшая картина. Столбняк!..
— Для нас большое дело сделали. Подарили человеку способность забыть. Не помнить ежеминутно о смерти.
— Да, верно… Лучше не помнить. Просто жить. Я умею.
— Еще как умеешь!
— Но надо ли? Ведь ты считаешь, что знать и думать об этом нужно — чтобы не потерять внутри себя главного.
Она, сидя, подняла к нему лицо, и ее глаза под стеклами очков, казалось, зажглись влажным и черным пламенем. Но сказать ничего не успела.
— Есть вещи, — важно произнес некто Болдырев, их однокурсник, слышавший их слова, — о которых лучше не думать. Не задаваться подобными вопросами, понимаешь? — спросил он, обращаясь непосредственно к Пеликану. — Давным-давно, до нас еще решено. А мы, как дураки, будем снова отнимать время?
Он был членом комитета комсомола, тут имелось некое ревнивое противостояние, потому что если председатель студсовета являлся подлинным избранником масс, комсомольские карьеристы выдвигались институтским и партийным начальством.
— У кого отнимать время? — спросил Пеликан спокойным тоном.
— У себя самих отнимать время. — Болдырев ухмыльнулся и подмигнул. — У государства, у народа… Петров, от тебя я не ожидал. Партия не приветствует упадочнические настроения.
— А советские люди с ума сходят? самоубийством кончают? — небрежно спросил Пеликан.
— Сумасшествие — болезнь. Любой человек может болеть. Но комсомолец — настоящий — никогда не сойдет с ума, ибо у него имеется твердая цель и он не станет ломать голову над ерундой. Я прав?
