Сегодня эта война длится по прежнему. Существуют крикливые клубы игр пачинко и ночные порнографические фильмы в телевидении, на есть так же реакция на них, которую я называю «стремлением к стерильности», проявлением которой являются усыпанные камешками и выравненные граблями сады, а также современные здания, состоящие из плоскостей бетона и гранита. Но кабуки сохраняет равновесие. Вначале он был популярным искусством, полным юмора, эмоций и сексуальности. Но в течение столетий его замедлили и облагородили до такой степени, что чувственность как бы замерла во времени – медитативное спокойствие, которое является особенным достижением Японии.
Кабуки, так же, как и любой другой театр, является миром иллюзий. Чрезвычайно тщательная подготовка костюмов, макияжа и ката (кодифицированных форм движений) привела к тому, что он, возможно, является наиболее иллюзорной из всех театральных форм: когда элегантная дама смывает грим, мы оказываемся лицом к лицу с бизнесменом из Осака. Когда один англичанин спросил Тамасабуроо, почему тот стал актером, он ответил: «Потому что я мечтал о недостижимом мире прекрасного». Я тоже был очарован этим неуловимым миром иллюзии.
В пьессе Iriya есть сцена, когда Мичитосе должна увидеться после долгой разлуки со своим возлюбленным. Хотя самурая ищут стражи закона, он пробирается сквозь снег на встречу с любимой, и ждет ее у раздвижных дверей фусума. При вести о его прибытии, Мичитосе вбегает в комнату, и любовники встречаются. Роль Мичитосе играл Тамасабуроо. Мы сидели возле дверей фусума, почти на сцене, где через мгновение должно было наступить драматическое появление Мичитосе. Тамасабуроо лениво болтал, и ни в малейшей степени не вел себя, как женщина – наоборот, он был самым обычным мужчиной, только переодетым. Когда пришло время выходить на сцену, он рассмеялся, сказал «Окей, иду», и подошел к фусума. Потом он поправил кимоно, передвинул фусума, и в одно мгновение превратился в красавицу, словно сошедшую с гравюры укиё-э. Серебристым голосом, который заставил сжаться сердца зрителей, он отчаянно рыдал: «Aitakatta, aitakatta, aitakatta wai na! Я тосковала, тосковала, ах, я так по тебе тосковала!». Впечатление иллюзии пересекло границу, какой был элемент театральной сценографии.
Иллюзия в кабуки достигает высот благодаря, пожалуй, самой замечательной в мире технике инсценизации. Лучшим примером является hanamichi (дорога цветов), которая ведет через зрительный зал. Актеры поднимаются на сцену и спускаются с нее именно этим путем: отделенный от действия на главной сцене, актер входит на ханамичи там, где имеет возможность показать всю глубину играемого персонажа. Примером может послужить пьесса Kumagai Jinya (Военный лагерь Кумагаи), традиционная повесть, основанная на мотиве giri – ninjo (то есть конфликте между любовью и обязанностью): Кумагаи должен убить собственного сына, и принести его голову вместо головы сына своего хозяина. Хитрость удается, но в наказание Кумагаи срезает волосы, чтобы начать жизнь отшельника, и уходит со сцены, идя по ханамити. Когда Кумагаи играл Кандзабуроо XVIII, то, выходя на ханамити, он дал зрителям почувствовать такое глубокое отчаяние, что Kumagai Jinya казался не столько историей о гири-ниндзё, сколько антивоенным представлением.
