Он с первых дней сдружился с Сошей — из-за изувеченной своей руки он не мог ходить в дозор и целыми днями услаждал князей пением. Плачи и сказки, что он сочинял, князьям нравились, пару раз Ашпокай видел, как Вэрагна говорит о чем-то с Сошей, и обычно угрюмое, желтое лицо молодого калеки прояснялось, глаза блестели новой жизнью. «В этом Вэрагне живет сила, не меньшая той что во мне, — думал Ашпокай — он, кажется тоже Соруш, но с другим лицом».
Князь Хушан тоже слушал, как Соша поет — не так как Салма — странно, жадно, и не столько слушал даже, сколько смотрел, неподвижно, мертвенно. Он никогда не заставлял Сошу петь, но когда слышал его голос, то замирал как степная гадюка, исчезал весь, оставался только взгляд, и он смотрел, смотрел…
— У колдуна я просил три дня жизни,
Прогнал меня он прочь
У курганного бога просил я два дня
Не ответил бог.
О дне молил я богиню,
Отвернулась она…
Князь ты или холоп,
На земле простерся,
Иль в золото одет,
Дням твоим идет счет,
Твой известен удел…
Иногда вместе с князьями сидел и меднорожий Харга. Он глядел все больше на черные обрубки, что остались у Соши на месте пальцев.
Однажды Ашпокай увидел, как Хушан запустил пальцы в серые волосы Соши, и юноша не шелохнулся и не оборвал песни. «Это не в первый раз» — догадался молодой волк.
Салм, когда узнал об этом, только поморщился: «В мире всегда так: мертвое тянется к живому, зовет его, шепчет пустыми устами. Гнусно это и страшно — но ты не выкорчуешь гор, не повернешь реки вспять… И с этим ты ничего не поделаешь».
С того дня Ашпокай потерял сон. Сила рвалась наружу, просила выхода, и он грезил наяву — видел холодный поток, смывающий дюны и скалы, увлекающий за собой людей с их скудными пожитками. «Мы погибнем, если останемся здесь — думал он — все сгинем…».
Наступил месяц Тир — встала в зените звезда Тиштар, обещая скорое наступление дождливой и душной поры. Осень была незаметна в долинах князя Хушана. Трава все так же была желта, все так же с белых горных шапок веяло недобрым холодным духом. Единственный признак осени был в том, что еловые лапы стали клониться книзу, притом нижние чуть-чуть не доставали до земли.
«Если мы продержимся здесь до Михргана, придется зимовать у князя» — ворчал Шак.
Салм ничего не говорил на это. Последние недели бактриец изменился — лицо его выцвело совершенно, он стал сутул в плечах, дурно сидел на коне и, когда никто не смотрел в его сторону, ложился коню на спину и забывался. Он иногда сетовал на судьбу, за то что не стал настоящим ашаваном, и теперь Хушан заставлял его поступать дурно.
