Я и сейчас еще холостой! – мысленно воспротивился Валера.
Позвонил. Виола, в отличие от девушек на Донской, принимала дома, она была классом и ценой повыше. И оказалась свободна. Обрадовалась звонку Сторожева (еще бы – заработок!).
Он поехал к Виоле.
Едва вошел, принялся ее обнимать, мять, подхватил на руки, потащил в комнату.
– Ого, – удивилась Виола, – какой ты голодный! В чем дело? Жена не дает?
– Она не жена.
– Только у нас, Валерчик, тарифы повысились. Чтобы ты знал.
Сторожев вспомнил, что все деньги оставил у Иванчука для Лили.
– Тьфу, черт! У меня наличных нет.
Виола отодвинулась, стала собирать на затылке растрепанные волосы, стянула их резинкой и превратилась из принцессы в золушку (чтобы не казаться чересчур красивой, меньше раздражать отказом).
– Извини. Ты наши правила знаешь, исключений ни для кого нет.
– А кредитка не подойдет?
Виола рассмеялась:
– Ага. А мне кассу завести и чеки вам выбивать.
– Кстати, не помешало бы. Чтобы можно было пожаловаться в общество потребителей.
– Не сердись. У меня тут супермаркет под боком, круглосуточный. И там банкомат, он тоже круглосуточно работает, я сама пользовалась. Можно деньги снять.
– Потом, Виола. Ты что, не веришь мне? Потом, через полчаса, двойной тариф, ага?
– Да это пять минут на машине! Заодно вина купишь, я что-то так вина хочу! Красного, ладно?
Сторожев отправился в супермаркет. Купил вина – не слишком дорогого и не слишком дешевого, кое-каких продуктов – это не Виоле, а домой, оставит в машине. Подъехал к дому Виолы. И, не останавливаясь, резко повернул.
Дома, входя, вытянул руку с бутылкой вина:
– Мир?
Наташа, с влажными глазами и с улыбкой, за которую Сторожев простил ей все, сказала:
– Мир.
__________
__________
__________
____ ____
____ ____
____ ____
Вам многое неясно, волнуют проблемы общественной жизни.
Немчинов считал, что из него не получился настоящий писатель только по одной причине: не нашел своего стиля. Он умеет придумывать истории и персонажей, разбирается в людях, у него даже имеется вполне достойная большого писателя большая мысль: каждого человека – сделать хоть немного больше предначертанного. То есть, если представить, что судьба каждому дает некий минимальный план (Немчинов в это верил), каждый способен сработать сверх плана. Илья с молодости пытался к чему-нибудь приступить – к роману, повести или одолеть хотя бы рассказ. И неизменно застревал на первых же строчках, бесконечно переставляя и заменяя слова, напоминая самому себе подопытную обезьяну с пазлами, неспособную составить цельную картинку, бестолково прикладывающую разноцветные кусочки друг к другу. У него не возникало ощущения – только так и никак иначе. Получалось – можно так, а можно и так. А как лучше – непонятно. То есть при чтении чужих текстов он понимал, что хорошо, а что плохо, но при составлении собственных чутье куда-то девалось. Это не значит, что Илья совсем неспособен был писать. В газете, документально – дело нехитрое. И целую книгу о Постолыкине осилил. Но использовал при этом среднеарифметический, общеупотребительный язык. Написать: «Игнат Егорович Постолыкин родился 19 января 1833 года в семье крепостного крестьянина» – не так уж и трудно. А вот: «Пришла осень. Начались дожди» – проблема. То есть вроде уже написано. Но Немчинову это кажется сухо и пресно. Он пробует иначе:
