Начал он резво, выворотив из-под земли неучтенный кабель в руку толщиной. На этом работа остановилась.
Наша бригада вмиг обступила первую находку, кто-то побежал за режущим инструментом. Лаборанты лихорадочно вспоминали где находится ближайший пункт приема металла.
— Ребят, а вдруг он под напряжением? — испуганно пробасил экскаваторщик.
— Сейчас посмотрим. Руби, Юрик!..
Кабель смотали, уволокли, и до обеда о работе никто и не вспоминал. Раскопная команда в полном составе загрузилась в подвал замороженной стройки и принялась приводить себя в одно состояние с дремлющими на солнышке берсеркерами.
Место вообще выпало красивое: на краю обрыва, над пересыхающей речкой. Вокруг пустырь, с незапамятных времен хранящий в окаменевшей глине следы огромных колес — то ли грузовиков со стройки, то ли немецких броневиков, раскатывавших здесь во время войны. С одной стороны легкую тень кидала общага какого-то института, с другой серыми прямоугольниками выступал из земли незаконченный фундамент.
Шельма с экскаваторщиком тихо разговаривали. Я подошел к ним.
— А что здесь раньше было-то?
— Свалка была — ответил экскаваторщик. — Сколько я себя помню, ничего здесь никогда не строили. Место заповедное, да и старики говорили — несчастливое. Так что, ничего вы здесь не найдете, парни. Один мусор, дерьмо и канализационные трубы.
— Кабель ведь нашли!
— Это сначала, — непонятно сказал экскаваторщик. — Большая беда всегда начинается с маленькой радости.
…Часам к трем протрезвевший Шельма вспомнил о том, что он начальник раскопа, и начал орать на экскаваторщика. Тот протрезвел не совсем и, выкинув из растущей ямы с десяток кубометров строительного мусора, наехал на торчащий огрызок арматуры. Железяка пробила колесо, и бравый «Белорус» со своим пятнистым хозяином уполз ремонтироваться, опираясь на ковш, как раненый скорпион.
Шельма плюнул и загнал нас в раскоп, вооружив кирками и ломами. Сам снял майку и вместе с берсеркерами принялся разбирать неведомо откуда вылезшую из-под земли кирпичную кладку.
Рабочий день близился к концу, мне все больше хотелось выпить. На работе нельзя — не позволяет воспитание. А вот после — святое дело. Особенно набив брюхо неперевариваемым супом, слушая музыку и впечатывая непослушными пальцами свою память в преступно белый лист на мониторе нутика. Да, возможно, я алкаш. Скорее всего, я алкаш. И ничего хорошего у меня не выходит, но я все равно сижу ночами, записывая то, что шепчет мне на ухо темнота, таким до крика знакомым голосом. Таким родным и бесконечно далеким. Твоим?
