И грядущее свидание... Если честно, я боюсь его. Всё так запущено, так безнадёжно испорчено, что уже не исправить – особенно мне, отсюда. Е. С. уже говорит, что не хочет разговаривать с моей матерью – нет сил выносить эту злобу, потом каждый раз приходится отходить несколько дней. Я–то её понимаю, но если б она знала, какой это удар для меня – что вот и у неё кончаются силы, наступает предел. И так хочется увидеть мою Ленку, чтобы хоть на короткое свидание она приехала. Но матери сказать об этом я не могу – с ней опять будет истерика все три дня свидания. Она считает, что только она знает, как для меня лучше. А я тоскую по моему зайчику, прямо с ума схожу – особенно после недавнего письма. И некого просить помочь, а если обрежут мне связь – и вообще никого ни о чём попросить нельзя будет, ни по личным делам, ни по политическим. Посреди обилия телефонов придётся мне сидеть так, как сидели в сталинское время – в полной изоляции, не зная, что с близкими, и они не будут знать, что со мной. Вот и не могу уснуть почти всю ночь – от этих мыслей, от попыток эту ситуацию представить. Хотя... есть совсем слабенькая надежда, что, может быть, всё ещё как–нибудь образуется...
16–52
Вроде бы всё нормализовалось. И со связью, и с отношениями внутри "коллектива", и даже – ту самую пружинную шконку, о которой вчера шла речь, мне таки нашли и поставили, – принесли из "маленькой секции", где живут блатные. Бюрократическая система, как говорится, нашла выход из положения, – ведь в заявлении Е. С.–то говорилось, что ВСЕ зэки 13–го отряда спят на дощатых щитах, и не то чтобы мне больше всех эта пружинная койка нужна. Но они поступили вот так, – в своём роде остроумно, ничего не скажешь. Что ж, шконка удобная, и сидеть, и особенно лежать на ней нормально, и я уже успел обустроиться на ней, уложить все книги и вещи под матрасом, приделать крючки для одежды и верёвочки, чтобы сушить полотенца. Отлегло от сердца, полегче стало на душе, слава богу. А то с утра, после бессонной ночи, в самый разгар отчаяния и мыслей, как сидеть без связи, информации и моральной поддержки, – даже стихи какие–то с горя опять начали сочиняться. Правда, плохие, очень туго и лишь первые 4 строчки. Дальше их развивать и продолжать нет ни особого желания, ни настоящего стимула (такого обострения тоски и отчаяния, как нынче ночью – утром). Стало полегче, но каждое такое обострение отнимает кусок жизни...
27.1.08. 6–20
