* * *
– Ну что ты хочешь, курортный роман, – сказала я себе вечером, отрыдав часа три, выпила полбутылки сухого красного вина и вышла на улицу. Даже не девушки меня убили. Вернее, не столько девушки, сколько его обычный приветливый вид, будто Земля и не соскакивала с оси, и не было никакой катастрофы в виде разрыва со мной. Прошатавшись бог весть сколько по городу, закоченев и протрезвев, я вернулась домой, проспала полсуток кряду и встала практически здоровой. По крайней мере вменяемой. Со следующего дня начала работать как оглашенная – главное-то ведь, чтобы мозги были заняты. Вот и занимала их круглые сутки, на радость редактору. И когда те же Новгородцевы позвали меня за город встречать Новый год (внезапно обнаружилось, что через три дня Новый год) в какую-то большую компанию, я согласилась и отправилась за подарками. Нехотя, но пошла, размышляя, как некстати все эти праздники на фоне личных жизненных катастроф.
Мишура и атрибутика главного праздника планеты ранила еще больше, подчеркивая, что елка не для меня и нечего делать вид, что я здесь своя. Не своя, чужая, ненужная. Но Аньке подарок купить надо, и маме надо, и подругам. Побродила-побродила – надоело, забрела на Дворцовую, постояла под елкой, пожалела, что Эрмитаж закрывается рано и вечером туда не пойдешь, потопала к Мойке. Отчего-то мне ужас как захотелось к Пушкину, какая-то невнятная мысль брезжила, не давала покоя. И только подойдя к его последнему дому, я поняла, в чем дело. Пушкин, он вообще от любви умер. И не Дантес его застрелил, и не царь извел. А убило его то, что женщина, которую он любил, его не любила. И за границу бедного Пушкина так и не выпустили. Ни любви тебе, ни заграницы. Так что уж говорить про нас, убогих…
От этой параллели мне сделалось не легче, но свободнее, что ли, я окончательно успокоилась и бросила обо всем этом думать.
Тут-то Алеша и объявился. Я была вежлива, холодна и быстро закончила разговор. Он позвонил снова – объяснила, что занята. Он попытался встретить меня с работы, но я заметила его издалека и вышла черным ходом. Что-то во мне сломалось, и я уже не хотела ни говорить, ни молчать. Тридцатого декабря, забрав дочку, я уехала за город, планируя вернуться домой не раньше десятого января. А там, за городом, белый лес, лыжня, горки. Пройдешь эдак километров двадцать – двадцать пять, потом упадешь на диван перед горячей печкой – и всё тебе фиолетово.
В том лесу меня поджидала прелюбопытная встреча. Ушла я как-то поздновато и бродила долго, а возвращалась – уже смеркалось. Навстречу два типа, старый и молодой, в видавших виды советских голубых спортивных костюмах с белыми лампасами – где и взяли такие? – но на суперсовременных лыжах. Вот, думаю, зарежут и фамилии не спросят.
