Элиот отошел в пятнистую тень деревьев, растущих возле входа в посольство. Он глубоко дышал и хотел одного — ничего не чувствовать, думать о чем-то постороннем, приятном. Он вспомнил о работе, о разговоре с Юджином Вэлти, о предполагаемом новом назначении. Перемена места действия — неплохой ключ к разрешению сложной ситуации. Он понимал, что из Индии ему надо убираться, и чем скорее, тем лучше.
От своей квартиры, расположенной на Территории посольства, к нему приближалась Дороти Хагес, секретарша Юджина. На подобных мероприятиях она всегда была одна. Незамужняя женщина лет сорока пяти, посвященная во все тайны и тонкости дипломатической жизни, высоко квалифицированная и уже подумывающая об отставке, Дороти была неизменной принадлежностью посольства. Нечто неопределенно печальное таилось в ее облике. Возможно, какая-то давняя грустная история, витая вокруг нее, порождала эту печальную ауру.
— Привет, Элиот, — тихо сказала она, поравнявшись с ним.
Он ощутил терпкий аромат ее духов.
— Привет, Дороти.
Элиот был в смокинге, полуофициальной униформе для подобного рода приемов. У Эдриэнн Вэлти, как и у ее мужа, до сих пор сохранялась в крови память об английском господстве в Индии, что не позволяло им расслабиться по части официозности посольских приемов.
Когда двери посольства, пропуская Дороти, открылись, до Элиота донеслись мягкие звуки ситара. Эдриэнн, как всегда, пригласила на вечер свою любимую делийскую группу — трио, исполняющее традиционные индийские мелодии, а подчас и нечто вроде современного джаза. Но вот дверь закрылась, и музыки не стало. Элиот продолжал стоять, укрывшись в густой тени.
Посольские приемы давно уже потеряли для него свое очарование. Когда они только приехали в Индию, ему очень нравилось бывать на приемах. А еще больше — Моник. Она постоянно сидела дома одна и, конечно, нуждалась в людском обществе. Очевидно, именно эта тяга к обществу и довела ее до крайности.
Теперь Моник нередко появлялась дома лишь под утро, когда он уже собирался уходить. Ее супружеская неверность заявляла о себе слишком громко, она не делала ни малейшей попытки скрыть ее. Но он не затевал свары, откладывал все это на бесконечно далекое и неопределенное потом. Просто он понимал, что если подобный разговор состоится, то его завершением может быть лишь окончательный разрыв. А Моник такая жизнь, как видно, вполне устраивала.
Поймав себя на том, что снова думает о жене, Элиот попытался переключиться на Бритт. Ее образ так прекрасен и необычен, что не идет ни в какое сравнение с Моник. Но увы — вспомнив о ее семейном положении, он почувствовал лишь досаду и тревогу. Бритт Мэтленд для него не просто женщина, а жена его отчима, его мачеха. Да, это кажется абсурдом, но остается непреложным фактом. И еще одно Элиот четко понял: он действительно ревнует. И завидует тому, что у Энтони столь картинно-совершенная жена, к тому же еще и удивительно умненькая.
