— А что, если женщины просто хотят быть самими собой?
— Неужели? — Его грубоватость задела ее женское самолюбие.
— Да, я так думаю… А вообще я бы не хотела быть на вашем месте.
Он выглядел озадаченным:
— Почему это?
— О, я думаю это очевидно. Ваше будущее блестяще, независимо от того, решите ли вы остаться военным или вернетесь в свое имение в Англии. Вы же отказываетесь от покоя и идете трудным путем. Судя по вашему ироническому тону, вы несчастны и не удовлетворены, все прилагаемые вами усилия тщетны и ничто не может сделать вас счастливым. Женщины менее всего. Я подозреваю, вы хотите, чтобы женщина была похожа на мужчину, но я никогда не видела, чтобы ухаживали за женщиной, похожей на мужчину. Не думаете ли вы, что требуете от женщины слишком многого? Вы хотите, чтобы она была умна, красива и женственна. Вы хотите откровенности и одновременно загадочности. Разве справедливо ожидать от женщины, чтобы она оправдала такие противоположные надежды?
— Это слишком длинная речь, моя маленькая устрица, — удивление в его глазах сменилось весельем. Его темная голова склонилась заговорщицки:
— Вы умеете хранить секреты?
— Вы же знаете…
— Есть такая женщина… в Англии.
Кровь отлила от лица Анне-Лиз, сердце ее часто забилось. Она скованно следовала за Дереком сквозь радужный водоворот танцующих, а он все рассказывал ей о Мариан Лонгстрит:
— Она прекрасна, настоящая леди и превосходная наездница. Возможно, вы никогда не встретитесь с ней, но…
Анне-Лиз так хотелось зажать уши и убежать из неожиданно ставшего душным зала! Зачем он рассказывает именно ей о своей замечательной невесте? Она с трудом выносила его возбужденный взгляд, его страсть, когда он описывал Мариан: ее ярко-рыжие волосы, молочно-белую кожу, изумрудные глаза. Анне-Лиз была уверена, что теперь образ красавицы Мариан будет преследовать ее.
— Она говорит по-французски и по-немецки, — безжалостно продолжал Дерек. — Она прекрасно подготовлена для того, чтобы стать женой дипломата или государственного деятеля.
— Это то, чего вы хотите? — прервала его Анне-Лиз с мрачным отчаянием. — Быть политиком?
— Когда-нибудь. Только это может заставить меня вернуться в имение, где слишком спокойная жизнь.
— Вам не нравится быть военным в Индии?
— Нравится, — он колебался. — Но вы правы, я не люблю одиночества. — На минуту его карие глаза под темными ресницами показались незащищенными, их мимолетная ранимость сдавила ей сердце.
Она сдержала свои чувства:
