Именно в этот редкостный час Лаврецкий вышел из своего кабинета — строго-подтянутый, подчеркнуто-официальный, в темном костюме с белым воротничком и черным галстуком. Он был как всегда тщательно выбрит, аккуратно подстриженная бородка чуть уходила назад, и только набрякшие мешки под глазами, отливавшие синевой, выдавали его состояние.
Своим легким шагом он прошел через холл, открыл дверь кабинета Хатаева и остановился на пороге.
— Разрешите, Федор Михайлович?
— Да, конечно. — Федор поднял забинтованную голову, встал ему навстречу. — Прошу вас.
Он протянул Лаврецкому обе руки, и тот увидел, что на них тоже бинты.
— Федор Михайлович, — сказал Лаврецкий, и в голосе его прозвучала некая торжественность, — я весьма сожалею, что вы пострадали в тот вечер. Я надеюсь, что это никак не связано с моим отказом снять прибор с передвижной лаборатории…
— К сожалению, связано, Игорь Владимирович, — сказал Федор грустно, — ну да бог с ним. Все уже прошло… И кончилось в общем-то благополучно. Садитесь:
— Федор Михайлович… — сказал Лаврецкий. Он остался стоять. Чувствовалось, что главного он еще не сказал, только собирается сказать.
— Я вас слушаю… — Федор тоже остался на ногах.
— Федор Михайлович, я считаю своим долгом заявить вам следующее. Я много думал над, тем, что происходит в нашем отделе последнее время. Как видите, я не торопился с выводами, старался понять, пытался оправдать многое… Вы знаете, я поддерживал ваши начинания на первых порах, убеждал себя в том, что в них есть рациональное зерно…
— И вы разочаровались?!
— Федор Михайлович, я ставлю вас в известность, что пришел к вполне определенному и бесспорному выводу — все, что делается сейчас в нашем отделе, уводит в сторону от проблемы, ради которой была создана лаборатория. Вы превратили отдел в монтажно-аварийную бригаду, вы обслуживаете производство, однако для этого существует множество других учреждений, в том числе служба Далимова. Для того, чем занимаются сейчас наши люди, не к чему держать научно-исследовательский институт… Обо всем этом я первому говорю вам и ставлю вас в известность, что заявлю об этом официально на ближайшем ученом совете.
— Так, — вздохнул Федор. — Все?
— Все.
Федор стоял у стола, опершись на забинтованные руки, и исподлобья смотрел на Лаврецкого. Он был бледен, но на губах его играла усмешка.
— Стало быть, я это должен понимать так, что вы бросаете мне перча-а-а-тку? — он растягивал гласные, придавая последним словам откровенно-иронический смысл.
