— Вы что — серьезно? — Лаврецкий поднял на Кима тяжелый взгляд и смотрел, не отрываясь, так долго, что Киму стало не по себе. — Неужели вы могли подумать, Ким Сергеевич, что я разрешу взять отсюда хотя бы винт, хотя бы одну гайку!
— Понимаете, Игорь Владимирович, авария. На машиностроительном. Ничего не могут сделать.
— Для этого есть аварийщики, вы это знаете не хуже меня.
— Понимаете, они возятся уже несколько часов, решили тянуть новый кабель…
— Ну и пусть тянут на здоровье. Вероятно, это давно уже пора было сделать.
— Возможно, — сказал Ким, — но то, что случилось, это в какой-то степени бросает тень на нас, понимаете…
— В таком большом городе, как наш, Ким Сергеевич, что-то где-то случается ежедневно. Мы и так превратились в аварийную команду. Но растащить уникальную лабораторию! Послушайте, ну он мог это придумать, допускаю, но вы-то, вы ведь прекрасна знаете, как все это создавалось!..
— Я знаю, — сказал Ким, — но тут такая ситуация… Скажите, Игорь Владимирович, не вы отвечали на телефонный звонок, звонили насчет аварии?
— Да… Был такой разговор. Я направил их в аварийную.
— Ясно. Ну что ж, извините, я поеду. Они там ждут.
— Может, нужно мое присутствие, — сказал Лаврецкий, — пожалуйста, я готов. Давайте попробуем вывести фургон, хотя сомневаюсь…
Ильяс сел за руль, включил зажигание. Стартер надрывался, но машина не проявляла никаких признаков жизни
— Думаю, это безнадежно, — сказал Ким. — И вам ехать не стоит. Народу там полно. До свиданья.
Запись в тетради
Это был странный день и странный вечер.
Началось с планерки, на которой он почти допрашивал нас, и это было так унизительно, что я взорвалась.
А потом, когда мы лазили по размокшей земле, искали повреждение, и стало уже темнеть, а дождь разошелся совсем, под ногами хлюпало жидкое месиво, а мы все ходили и ходили со своими жалкими омметрами и ничего не могли определить, и директор завода подошел, посмотрел, махнул безнадежно рукой и пошел прочь, а Федор остался стоять, пригнув голову, с потемневшим осунувшимся лицом, — я впервые почувствовала к нему что-то вроде сочувствия. Или сострадания — не знаю. Я увидела его пригнутые плечи, и на какое-то мгновение, мне показалось, ощутила тяжесть, которую он сам, добровольно, взвалил на себя. Зачем он ее взвалил, я не знала и, пожалуй, не понимала, но то, что он мог жить спокойно, как мы все жили до сих пор, и сам, добровольно взвалил на себя эту ношу к ответственность за все, что делается у нас, и за всех нас, я почувствовала очень ясно в тот миг.
