Играли обычно в перерыве и в конце дня, но иногда, после научных докладов и обсуждений, Лаврецкий выходил из продымленного зала, приподнимал вверх руки, глубоко втягивал в себя свежий воздух и мягким, размеренным шагом шел к столу. Проведя ладонью по гладкому борту, говорил:
— Ну, что, Георгий Максимович, продолжим спор на зеленом поле, как выражаются футбольные комментаторы?
Жора Кудлай азартно хватал кий. Он играл резко, темпераментно, с треском клал шары. Но выиграть у Лаврецкого ему, как правило, не удавалось. Своим мягким, кошачьим шагом Лаврецкий ходил вокруг стола, выбирал невзрачный, незаметный шар, очень плавным, почти балетным движением посылал его в непонятном направлении, и тот, едва коснувшись другого шара, каким-то чудом вкатывался в лузу. Жора нервничал, бил с оттяжкой, шары летели через борт. Он выставлял, потом нагонял, но догнать Лаврецкого уже не мог — с тихим, словно извиняющимся стуком у Лаврецкого падал последний шар, и он вежливо осведомлялся:
— Еще одну?
Это было у них что-то вроде застарелой болезни. Жору снедала жажда хоть раз выиграть, Лаврецкого же — чисто спортивное желание не проиграть. Когда между ни" ми разгоралась баталия, собирались почти все, даже Женя приходила болеть.
С появлением Хатаева положение изменилось. Впервые он взял кий у расстроенного Жоры вскоре после своего появления в лаборатории. Лаврецкий только что произнес свою соболезнующе-учтивую фразу: "Еще одну?", как Хатаев, дотоле молчаливо выглядывавший из-за спин болельщиков, вдруг шагнул к Кудлаю и сказал: "Разрешите попробовать?"
Он сделал два или три удара, и стало ясно, что перед Лаврецким, достойный противник. Играл он тоже азартно, резко, но гораздо расчетливей, чем Жора. Он далеко не всегда забивал, но очень внимательно следил за тем, что останется после его удара, старался разрушить малейшую возможность забить шар после него. Сразу почувствовалось, что играть Лаврецкому стало труднее, но интереснее, он даже оживился, но играл все так же плавно и тонко, проявляя порой чудеса биллиардного искусства. Когда на столе осталось два шара, и оба стояли по одному борту, он красиво послал один из них винтом, и тот, совершив немыслимый пируэт, закатился в противоположную угловую лузу. Все вокруг невольно ахнули, а Хатаев развел руками, положил кий на стол и сказал;
— Ну, такого, по-моему, даже в кино не бывает! Магниты вы там наставили, что ли! Может, еще одну?
— Что ж, — согласился Лаврецкий и посмотрел на часы, — двадцать минут еще в моем распоряжении. А больше нельзя. Разбивайте.
