Углубляясь в размышления на эту тему, Эгист говорил себе, что стоило царице наступить не на борзую, а на фокстерьера, и она вполне могла бы попасть не в его объятия, а в чьи-нибудь чужие. Но тогда сводилось на нет значение осады юной царицы, всех его песен, цветов, вздохов и серенад; а после падения Клитемнестре ничего другого не оставалось, как признаться ему в любви: только сияющий алмаз великой страсти мог искупить сей безрассудный поступок. Чистая случайность превратила Эгиста в убийцу Агамемнона и будущую жертву Ореста. Все эти рассуждения казались достойными психологического романа.
Клитемнестра села на диван в уголке большой залы и просидела там с полчаса, утопая в многочисленных старых подушках, в большинстве своем дырявых и распоротых по швам — перья из них летали по комнате, — пока не вспомнила, что не будет ни концерта, ни вечернего чтения: вот уже десять лет прошло со дня смерти Солотетеса. Подобные провалы памяти случались с ней часто, особенно по осени, когда она садилась на яблочно-компотную диету, которая способствует развитию забывчивости. Вспомнив о карлике, она расплакалась и потянулась за ручным зеркалом — только в присутствии зрителей плач ей удавался как следует. Этот самый Солотетес появился во дворце сразу после того, как Клитемнестра вышла за Агамемнона: родители уродца, сочтя, что сын не годится для военной службы по причине своего малого роста, обучили его игре на цитре, иностранным языкам и художественному чтению. Он всходил на подмостки, зажигал фонарь — хотя бы даже представление проходило в полдень и на веранде — и читал александрийские романы, изображая голоса разных героев, шаги, шумы, стук конских копыт, далекий лай собак, плач голодного ребенка, пение девушки на винограднике; бой часов с кукушкой, когда их заводит швейцарец, удары колокола в часовне на берегу моря; чих эфиопа, добравшегося до семнадцатой параллели, чтобы доставить послание Отелло, утренний крик петуха; шорох мыши, грызущей орех; грозный голос толедского альгвасила, что стучит в дверь еврейского дома; вопли мартовского кота, свист юго-восточного ветра, вздохи римлянки, бульканье капель яда, падающих в бокал с лимонадом, и даже звук, издаваемый золотой монетой, которая сначала катится по мраморным плитам, а затем скрывается под персидским ковром. Этот последний звук удавался ему настолько, что однажды, когда он проделал свой фокус во время крестного хода в день Святого Басилио, епископ обернулся, испугавшись, не выпала ли из-под его тиары унция
