— Больше я не хочу с вами общаться, Всеволод Иванович. Я сообщила вам факты, которые должна была сообщить. А вы, со своей стороны, начали выпытывать сведения… как бы сказать, унизительного для меня свойства. Сейчас я чувствую себя этакой стукачкой. Простите, но мне неприятно.
— Извините, такова наша работа, — Сорин потерялся, хотя нередко сталкивался с подобной ситуацией. Доносительство — позор для российской интеллигенции еще больший, чем ябедничество в детской среде или стукачество среди уголовников.
— Ничего, — ответила учительница, подхватила свою собаку и поднялась с кресла. — Я сама виновата. Пришла без вашего зова, вот и окунулась в грязь. Ох, извините.
— Ничего, грязь — это наша работа. Мы в ней с удовольствием купаемся, — выдавил из себя улыбку следователь, хотя выражаться ему хотелось крайне неприличными словами.
Она ушла, и Сорин не мог понять своего отношения к Анне Николаевне Дворецкой, заслуженной, хорошей учительнице, любительнице современной эстрады.
Он повернулся к Володину, тот едва дождался, чтобы сообщить:
— Фантастическая удача, какая выпадает сыщику раз в жизни!
— Что такое? — подозрительно спросил Сорин.
— Мужики из Сокольнического отделения милиции засекли эту рыжую! Взяли ее в парке, где она грелась у костра! Взяли вместе с чемоданом, но потом она сбежала!
— Как сбежала? — удивился Сорин, а появившийся Седов захихикал от удовольствия — он наслаждался, как гурман, нелепыми проколами в работе коллег.
— А вот как! Попросилась в туалет и вместо туалета дернула на улицу. Не догнали.
— Так в чем же тут удача?
— Так чемодан в наших руках! Я велел его сюда везти! Сейчас прибудет.
— С чемоданом не ходят убивать, — сказал Сорин. — Ладно, покопаемся в чемодане, может, что и прояснится.
Утро Надя провела на Курском вокзале, умудрилась там приспнуть в кресле, ей приснилось, что за ней по улицам Москвы гонится окровавленный Княжин, а за ним целый отряд милиции. Когда она проснулась от громкого голоса вокзального информатора, то подумала, что сон ее весьма недалек от действительности. Княжин, понятно, гнаться за ней никак не мог, а вот про милицию этого не скажешь.
Но за что? — вдруг пришло в голову Наде, — за что, собственно? Княжина она не убивала. Сокольники не подожгла, а побег из милиции, в общем-то, не преступление! Она же сама и есть первая страдалица — имущество утеряно, дороги в будущее обрезаны (непутевый Княжин, нашел время стреляться!), ночлега нет, деньги на излете, даже зонтика нет, а ну как дождь по пойдет? Но самое безобразное, что не было видеокассеты, с которой можно было начинать хоть сколь разумные первые шаги. Показать ее на телевидении, найти спонсора, сходить, предположим, к землячке Анне Корецкой, певице уже с некоторым именем, — обе с Урала все-таки… Кассета — это Надино профессиональное лицо, которое можно предъявить разом! И ее, эту кассету, надо было во что бы то ни стало найти.
