— В этом состоянии вряд ли… Ее растащат по кусочкам. Уже почти все вынесли и разворовали. Сами видите.
— Какая мерзость! Кто этим занимается?
Я пожал плечами:
— Дверь не заперта. Заходи кто хочешь, бери что хочешь.
Меня этот факт не очень-то беспокоил, но на лице Лоуренса выразилось неподдельное смятение. Он оглядывал грязный коридор, подмечая все увечья: зияющие дыры на месте розеток и плинтусов, разлохмаченные концы обрезанных проводов. Недоуменно покачал головой:
— Зачем? Куда это девается?
— В округе полно бедняков. Они все пускают в дело.
— Но она же существует для них! Это их больница.
— Пойдите и скажите им об этом.
Казалось, он вот-вот зарыдает. Он сморщил лоб, воюя с дилеммой, которая была для него неразрешима. Положив руку ему на плечо, я сказал:
— Пойдемте-ка отсюда. Здесь слишком мрачно.
— Почему никто ничего не предпринимает?
— А что тут предпримешь?
Мы развернулись и пошли назад по этой странной гробнице, оставляя отпечатки подошв на пыльном полу, вспугивая голубей. Выйдя наружу, я сощурился под горячим солнцем и сказал:
— Что ж, вот такая у нас больница.
— И это все?
— Хотите прокатиться на машине? Посмотрим город.
У него был крохотный синий «фольксваген-жук», еще более дряхлый и потрепанный, чем мой автомобиль. Я подивился, что за рулем «жука» он смотрелся совершенно естественно. Он вдруг раздухарился и уже мало напоминал серьезного молодого врача в белом халате.
— Ну, Фрэнк, куда? — спросил он. — Говорите мне, куда ехать.
Мы медленно двигались по главной улице — единственной заасфальтированной в городе, — мимо пустых магазинов с пустыми полками. Правда, некоторые все же торговали. Работал небольшой супермаркет, в этот час — жара! — почти покинутый людьми. В зале скучала единственная кассирша. Охранник перед входом с невероятной медлительностью обмахивался своим форменным кепи. Проводил нашу машину равнодушным взглядом, точно она проехала не у него под носом, а на экране телевизора. На главной площади, величественно возвышаясь над полуразрушенной, растрескавшейся чашей фонтана и бурым овалом газона, стоял в своей неизменной позе бронзовый человек. Одну руку он прижимал к бедру, а другой решительно указывал вперед, на светлое будущее бушвелда[3]. Его ноги понемногу покрывались зеленой патиной.
— Вот опять Бригадный Генерал, если вам интересно.
— Где?
— Я про статую.
— A-а. Вижу.
— Хотите расскажу вам о ней одну историю?
Но, как и в прошлый раз, искорка интереса в его глазах уже потухла — к миру, в котором жил Лоуренс, история статуи не имела ни малейшего отношения. И я не стал ему рассказывать, как вскоре после приезда сюда пошел прогуляться по окрестностям города. В те времена меня переполняла беспричинная злость на весь мир, и я, прихватив рюкзак и палатку, часто совершал долгие, безрассудные вылазки в буш. Обычно я брел куда глаза глядят — мне было без разницы. Однажды, пробираясь по сильно заросшему оврагу за северной окраиной города, я натолкнулся на нечто металлическое, огромное, вросшее в песок. Казалось, оно свалилось с неба. Это оказался потемневший бюст размером с автомашину. Лишь очистив его от лиан и бурьяна, я опознал предыдущего премьер-министра хоумленда. Отлитый в бронзе лик впечатлял своим благородством. Что ж, портрет был создан еще до военного переворота, до того, как на премьера были заведены двадцать четыре уголовных дела по обвинению в коррупции и он ударился в бега.
