Подобно античным поэтам, Щировский не оставил автографов: почти все его стихи переписаны с каких-то древних манускриптов первой женой поэта Е. Н. Щировской и сестрой первой жены А. Н. Доррер. В этих копиях полно грамматических ошибок и часто отсутствует пунктуация. Некоторые стихи записаны по памяти, с пропуском строк и даже целых строф, и оттого выглядят как недосказанной эпос. От руки самого Щировского остались только несколько стихотворений, записанных на бланках учреждений и на листках школьной тетради (ЦГАЛИ СПб. Ф. 519. Д. 4), да записка в одну строчку, обращенная к А. Н Доррер: «пришел, но Вас дома не застал» (Там же. Д. 6). Единственная фотография – как иллюстрация к словам М. Волошина: «детская внешность», «большой и грустный поэт». Личных вещей нет. Двое сыновей где-то на окраинах России…
Пересказывать биографию нет смысла, все факты и сведения читатель может найти в прилагаемой статье А. Н. Доррер. Еще будут изучать жизнь родителей поэта, его жизнь в Петербурге во время недолгого пребывания в университете; будут много писать о его месте в харьковской поэтической жизни 20-х годов, о непростых чувствах к сестре первой жены, о дружбе с В. Свешниковым (Кемецким) и А. Науманом – утонченными эстетами и жертвами Гулага. Не стоит предаваться домыслам и вымыслам, пока не изучены архивные документы. Внимание заостряется лишь на одном биографическом факте – позднем рождении поэта. Поздний ребенок сенатора, вышедшего в отставку. Воспитан по канонам начала века, культурой и культурностью обращен в прошлое, свидетелем которого не был.
Биография предопределила трагедию поэта, но не исчерпала содержание его творчества. Поэтому от внешнего сразу перейдем к внутренним аспектам жизни Владимира Щировского. На публикуемом здесь материале вполне возможно описать его поэтическое мировоззрение, определить круг чтения поэта и выделить ключевые концепты, выражающие систему его ценностей.
Главное, потаенное сказано вот здесь:
Да, жизнь звучала бурно, горько, звонко,
Но смерть близка и ныне нужно мне
Вскормить собаку, воспитать ребенка
Иль быть убитым на чужой войне.
Дабы простой, печальной силой плоти
Я послужил чужому бытию,
Дабы земля, в загадочном полете
Весну и волю малую мою.
Кружась в мирах безумно и устало,
В короткий миг любовно исчерпала.
(«Квартира снов, где сумерки так тонки…»)
Как бы странно это ни прозвучало, но Владимир Щировский действительно был убит на чужой войне – убит случайной бомбой в грузовике, вывозившем раненых из оккупированного Крыма. И свою космическую задачу – вскормить собаку, воспитать ребенка и послужить чужому бытию – он к этому времени уже выполнил. Теперь обратим внимание на последние шесть строк. Это очень непростые строки. Здесь поэт сообщает читателю свой личный миф – миф умирающего и воскресающего бога, шумерского Думузи (вариантом которого в стихах поэта был растерзанный менадами Дионис). Именно Думузи – падшее в землю и проросшее ячменное зерно – был на Ближнем Востоке богом весенней природы. И погибал он тогда, когда весенние силы его оказывались нужны для поддержания плодородия земли. Об этом же – еще одно стихотворение Щировского, где миф Думузи воспроизводится уже открытым текстом:
