Тинко | страница 47

— Кому я говорил, что надо поднять раму?

Слезы у меня так и катятся из глаз.

Дедушка поднимает лопату и угрожающе замахивается:

— Отпусти мальчонку! А ну, живо! Башку тебе проломлю, дармоед ты эдакий!

По двору семенит бабушка:

— Бог ты мой! Очумел старик! До старости дожил, а ума не нажил. Пес бешеный! Брось лопату, брось, говорю! — Сжав кулачки, маленькая старушка стоит перед рассвирепевшим дедушкой.

У дедушки усы повисли, как в дождик хвост у петуха.

— Из-за его паршивого салата светопреставления не будет! Да кто траву эту есть станет?

Наш солдат весь побелел, отпустил меня и принялся что-то искать во дворе. Вдруг он схватил валёк. Дедушка сразу же опустил лопату. Глаза у него словно набухшие горошины.

— Эрнст, Эрнст, не надо! — причитает бабушка. — Караул закричу, если не уйметесь! Ума решились! Уступи хоть ты, Эрнст! Будь хоть ты разумным человеком, раз старик не в своем уме…

Бабушка хватает солдата за руку. А он стучит вальком по земле. Железное кольцо валька угрожающе позвякивает. Маленькие кулачки бабушки так и мелькают в воздухе, она грозит дедушке:

— Ведь уйдет он от нас, добьешься ты этого! У него все права, совершеннолетний. Он же нам худого не желает. Так пусть делает как знает! Вот ведь…

Дедушка резко отворачивается. Кряхтя, лезет на чердак.

— Парень крестьянствовать будет, и нечего ему с цветочками возиться. Я вам покажу, у кого тут вожжи в руках! — доносится сверху.

Наш солдат, покачав головой, подходит к фуре и вставляет валёк. Я хочу сказать, что все время думал про салат. Нет, он побить меня хотел. Ничего я ему не скажу. Как же мне быть теперь? Губы у меня дрожат.

Наш солдат уходит в дом. Я крадусь в садик. В парнике все завяло, растеньица полегли, словно свежескошенное сено, и редиска моя тоже задохнулась. Я беру лейку и поливаю, но растеньица так и не поднимаются больше. Они умерли. Вон моя скрипка валяется. Не хочу я больше играть на ней. Лучше я побегу в деревню. Не хочу больше видеть нашего солдата. И дедушку не хочу видеть…

Липы на выгоне надели свои большие зеленые шапки. В них птицы устроили себе дом. Слышно, как они чирикают и щебечут там, но видно их редко. Прилетели ласточки. «Швидиритт, швидиритт», — разговаривают они, влетая и вылетая из окошка коровника. Весь день они что-то друг дружке рассказывают, а на кошку, греющуюся на солнышке во дворе, сердятся и ругают ее: «швидиритт, швидиритт!» Когда накрапывает апрельский дождь, ласточки сидят на краешке гнезда или снуют по коровнику и ловят мух. Наша Мотрина только мотает головой. Цепь, которой она привязана к яслям, звенит. Ласточки низко-низко проносятся над коровой и прогоняют мух у нее со спины. Мотрине они шепчут на ушко: «Швидиритт, Мотрина! Спасибо тебе за двух жирных мух». Но наша Мотрина не понимает ласточкиного языка и только мычит птичкам в ответ: «Подумаешь!»