— Так вот, мне понадобятся кой-какие сведения от вас, мистер Макрейт, — сказал Дьюкейн, деловито перебирая бумаги на столе и смахивая прочь неотвязную муху. — Прежде всего я желаю точно знать содержание этого проданного вами материала, а потом задам вам ряд вопросов о данных, на которых он основан.
— Выпрут меня отсюда? — спросил Макрейт.
Дьюкейн замялся. Честно говоря, увольнение Макрейта было неотвратимо. В настоящий момент, однако, от Макрейта требовалось содействие, и Дьюкейн отвечал:
— Такие вопросы — вне моего ведения, мистер Макрейт. Вас непременно известят надлежащим образом, если отпадет надобность в ваших услугах.
Макрейт положил на стол бледные руки, опушенные рыжеватыми длинными волосками, и подался вперед.
— Спорим, что выпрут, — сказал он задушевно. — А то вы не знаете!
Теперь Дьюкейн различил в его речи оттенок кокни.
— Нам потребуется, мистер Макрейт, экземпляр этого материала. Как скоро вы можете его предоставить?
Макрейт выпрямился. С некоторым усилием обескураженно поднял бровь. Брови его, чуть тронутые рыжиной, были почти неразличимы на лице.
— У меня нету экземпляра.
— Полно, полно, — сказал Дьюкейн.
— Клянусь вам, нету, сэр. Понимаете, я его не писал. Я не больно горазд писать. А с этими ребятами, газетчиками, — знаете как. Я только говорил — они записывали, потом зачитали мне, что получилось, и я подписался. А сам ничего не писал.
Очень похоже на правду, подумал Дьюкейн.
— И сколько вам заплатили?
Бледная физиономия Макрейта захлопнулась, как створки раковины.
— Денежная сторона, сэр, — это личное дело каждого, если можно так выра…
— Я бы на вашем месте сменил тон, Макрейт, — сказал Дьюкейн. — Вы поступили крайне безответственно, и вас могут ждать серьезные неприятности. Зачем вы продали этот материал?
— Видите, сэр, такой человек, как вы, сэр, просто не знает, каково это — жить в нужде. Ради денег продал, сэр, отпираться не стану. Соблюдал свой интерес, как по-своему соблюдаете даже вы, сэр, осмелюсь сказать.
Наглый тип, подумал Дьюкейн, и скорее всего отъявленный мошенник. Дьюкейну, хотя он сам до конца того не сознавал, отчасти помешало вполне преуспеть на адвокатском поприще неумение постигнуть какую бы то ни было разновидность злодейства, если он был неспособен совершить ее сам. Воображение его простиралось в мир злодеяний простым продолжением схемы собственных недостатков. И потому его суждение о Макрейте — что тот «отъявленный мошенник» — оставалось бесполезным общим местом. Дьюкейн не мог представить себе, что значит быть Макрейтом. Сама непостижимость мошеннической его сущности придавала ему в глазах Дьюкейна интерес и странным образом вызвала симпатию.
