— Вы водите машину?
Немец улыбнулся:
— Геноссе, я тридцать лет вожу машину.
Стала видна лесная опушка. Теперь немец глядел в окно с каким-то напряжением. Машина поравнялась с огромным раскидистым дубом.
— Красив старик. Он, конечно, старше нас с вами. — Тургин показал на дерево.
— А я его видел и без листьев...
— Вы здесь не впервые?
Немец вздохнул:
— Когда служил в гараже южноморской, комендатуры, не думал, что приеду сюда почетным гостем... Не хочется вспоминать те страшные годы...
Спутники снова замолчали.
На протяжении многих километров шоссе шло через густой лес и казалось широкой бесконечной асфальтированной просекой.
— Мне этот лес хорошо запомнился, — вдруг задумчиво произнес немец.
— Почему же? — поинтересовался Тургин.
— Das ist eine alte Geschichte...[4] Вез я однажды из Южноморска арестованного русского. Машина открытая, по бокам дна автоматчика. Они еще ругались, чтобы потише ехать: дорога тогда была плохая. И вот, как поравнялись с тем деревом, арестованный соскочил — и бежать. Возле дуба споткнулся, поднялся — и в лес. А наши автоматчики даже машину не остановили. Постреляли по сторонам — и всё...
— А что это был за человек?
— Не знаю. Только сегодня мне вдруг показалось, будто вижу похожего на него. Конечно, обознался.
— А у вас память завидная.
— Как же было не запомнить, если это случилось в день моей серебряной свадьбы. Только собрался было жене написать, а тут звонят из комендатуры — машину требуют.
— Я уверен, золотую свадьбу вы лучше отметите. Когда смогу вас поздравить?
— Двенадцатого ноября 1968 года...
Когда Тургин на обратном пути проезжал мимо Южноморского музея, он невольно чуть притормозил. Был уже поздний вечер, и снятые с курганов каменные бабы стояли у стен и на дорожках, будто застывшие сторожа.
Среди двух миллиардов людей, населявших землю в бурные двадцатые годы двадцатого века, затерялся где-то на планете человек по имени Яков Стасюк.
Восьми лет его, круглого сироту, отдали в монастырь, и в Добромиле среди монахов-василиан появился новый послушник.
Если бы не случай, тщедушный послушник с лицом цвета восковой свечи, которую он держал во время богослужения, скоротал бы, вероятно, всю свою жизнь за стенами монастыря. Но как-то раз в Добромиль пожаловал сам митрополит Андрей.
Хитрый дипломат, который, надев рясу, из кавалерийского офицера и светского льва венских салонов превратился в князя униатской церкви, любил слыть филантропом.
