— Без пяти двенадцать, — перевел я.
— А эм бэ дэ? — прищурился Костик.
— А может быть, десять? Я сообразил, что Костик продолжает свою линию: и десять и двенадцать начинаются с одной и той же буквы, так что основания еще немного посомневаться у него были.
— Дэ дэ пэ, — обозлилась Ната, — пэ пэ!
Я расшифровал Натину фразу:
— Десять давно прошло. Перестань придираться!
Вовка Трушин тоже расшифровал, правда несколько иначе:
— Даже дурак поймет — прекрасное предложение!
Мы сравнили два толкования и чуть было не стали в тупик, но Мишка сказал, что разница тут чисто внешняя, а суть того и другого перевода одинакова — в них выражено осуждение Костика, за то что он неправильно относится ко всему новому и передовому.
Овладеть техникой придуманной Мишкой речи оказалось нелегко. Первые дни мы путались и сбивались. Потом постепенно стали привыкать к тому, что понимали друг друга только наполовину, а иногда на одну четверть или на одну шестнадцатую, или еще меньше. Разговаривали мы между собой с каждым днем реже и реже: смысла в этом почти никакого не было — сказанного не разгадаешь, а нервы испортишь. Я стал подумывать, что, если так пойдет, мы в конце концов превратимся в бессловесные существа, пополним собой флору любимой нами средней полосы, станем деревьями, травой или цветущими кустарниками.
В кино мы ходить перестали. Договориться какой и где фильм смотреть не было возможности. Обсудить новую книгу не брался и сам Мишка. Всё это начинало отрицательно сказываться на нашем культурном уровне. Если один звал другого на каток: «Пэ эн ка!» — тот, другой, уяснял обращение в лучшем случае на третий или на четвертый день, не раньше. Так что наше физическое развитие тоже затормозилось.
Мы бы, может, и прекратили экономное общение, но Мишка всех убеждал, что борьба нового со старым бывает долгой и мучительной, и надо уметь мучиться и ждать. Мы ждали.
И вот как-то однажды Семен Семенович, придя в класс, увидел, что доска грязная.
— Староста! — Семен Семенович показал на исчерченную мелом доску и углубился в изучение наших отметок в классном журнале.
Ната Жучкова, староста, забыв о присутствии Семена Семеновича, встала и спросила, обращаясь к классу:
— Ка дэ?
— Дэ я, — ответил Вовка Трушин и поплелся тереть тряпкой доску.
— На каком языке говорили? — Семен Семенович знал шесть языков, а тут услышал что-то для себя новое.
— Минимум слов — максимум информации! — отрапортовал Мишка и объяснил Семену Семеновичу принципы экономного общения.
