От белья несло свежестью и прохладой. Любуясь белизной простынь, мать закрепляла их прищепками и думала.
Думалось о многом.
О том, что вот ведь как странно с бельем — раз на раз не приходится. Кажется, все делаешь одинаково — и кипятишь, и полощешь, и синишь, но почему-то один раз получается лучше, другой — хуже. Степан, помнится, доказывал, что вода влияет. В воде, мол, дело.
Мать вздохнула. Шестой год пошел, как Степана схоронила, а будто вчера… И ребята подросли, и сама, слава богу, справляется на ферме, бригадирствует вместо Степана, на Доске почета висит, и недостатка ни в чем… а тоска. Костя даже вчера заметил. «Что-то, — говорит, — вы, мама, скучная какая?..»
Будто повинуясь зову материнских мыслей, Костя вышел на крыльцо, прищурился от яркого солнца, потянулся, сделал для разминки несколько движений.
— Подыши, подыши, Костенька, — сказала мать. — Засиделся очень.
— Что делать, диплом… Надышусь, когда сдам.
Ответив так, Костя пересек двор, приблизился к забору, критически оглядел проветривающуюся на штакетинах батарею разнокалиберных кринок и глечиков и остановил свой взгляд на округлой посудине с крутыми боками — истинном произведении гончарного искусства.
Мать издали следила за ним. Не понимала, почему сын заинтересовался горшками, но и не тревожилась. Лешку близко бы не подпустила, а за Костю чего же беспокоиться?
Но выяснилось, что беспокоиться следует. Крутобокому глечику грозила беда.
Костя снял его, повертел перед глазами, уселся в холодке под стенкой сарая, вынул из кармана напильник и стал водить по горлышку посудины в том месте, где оно у́же всего.
За развешанными простынями мать этого не видела. Зато, когда Костя достал из-под застрехи сарая железный шкворень и ударил по надпиленному верху, звон разбиваемой посудины дошел до нее.
Отогнув простыню, мать в испуге всплеснула руками:
— Да ты что, очумел?!
И, увлекая за собой развешанное белье, мать кинулась спасать глечик.
Поздно. От горлышка ничего не осталось. Глечик превратился в кувшин. Несколько странной формы, без ручки, но кувшин. Костя смотрел на свою работу с полным удовлетворением.
А матери было жалко глечика. Чего это Косте вздумалось?
— И не стыдно? — с укоризной произнесла она. — Вот уж не думала. Озорничаешь, будто маленький.
— Это мне, мама, для диплома.
— Ну, коли для диплома… — Мать просияла. Все становилось на свое место. Что нужно, то нужно. Какой может быть разговор!
Дальше Костя повел себя еще более странно.
