И снова, вместо того, чтобы критиковать это эссе, я написал
пародию на него, «Об облачке пыли», о том, как пыль окрашивает солнечный закат,
смывается дождем и так далее.
Но вот когда нам пришлось писать о «Фаусте» Гёте, податься мне
было уже некуда! Сочинение это слишком велико, чтобы написать пародию на него
или придумать что-то еще. Я метался по нашему братству, твердя: «Этого я
сделать не могу. Мне просто не справиться. И я не справлюсь!».
Один из товарищей по братству сказал мне:
- Ладно, Фейнман, не
можешь, так не можешь. Но профессор-то решит, что ты просто не захотел
потрудиться. Напиши хоть о чем-нибудь, -
лишь бы слов было столько же, - и
припиши в конце, что «Фауста» ты понять не сумел, что у тебя к нему душа не
лежит, вот ты и не смог ничего о нем написать.
Так я и сделал. Я написал длинное сочинение «Об ограничениях
разума». В нем говорилось о научных методах решения проблем, о том, что они
сталкиваются с определенными ограничениями: нравственные ценности научными
методами не определяются - тра-ля-ля и
так далее.
Потом еще один из друзей по братству дал мне новый совет:
- Фейнман, - сказал он, -
этот номер у тебя не пройдет, ты выбрал тему, не имеющую никакого отношения к
«Фаусту». Ты должен как-то связать ее с «Фаустом».
- Да это же просто
смешно! - ответил я.
Однако другие студенты сочли эту мысль разумной.
- Ну хорошо, хорошо!
- протестующим тоном сказал я. - Попробую.
И добавил к уже написанному полстраницы о том, что
Мефистофель олицетворяет разум, Фауст -
дух, а Гёте пытается показать ограниченность разума. В общем, как-то все это
перемешал, прицепил одно к другому и сдал сочинение профессору.
Профессор требовал, чтобы мы приходили к нему по одному и
обсуждали с ним то, что написали. Я пошел -
ожидая самого худшего.
Он сказал:
- Вводный материал
хорош, а вот о самом «Фаусте» написано слишком мало. Но, в общем, совсем не
плохо: четыре с плюсом.
Я снова вывернулся.
А теперь о философии. Курс ее читал старый бородатый
профессор по фамилии Робинсон, говоривший очень невнятно. Я приходил в
аудиторию, профессор что-то мямлил, а я не понимал ни единого слова.
Другие студенты, вроде бы, понимали профессора лучше, но и те слушали его без
особого внимания. У меня в то время появилось откуда-то маленькое сверло,
примерно на одну шестнадцатую дюйма, и я коротал в этой аудитории время, вертя
сверло в пальцах и высверливая дырки в подошве моего башмака - и так неделя за неделей.
