– О чем ты? – спросил Теннесси. –
Как это Тру попал в твою квартиру?
Из дальнейшего нашего разговора выяснилось,
что о случившемся всего несколько недель назад он решительно ничего не помнит.
Больше я Трумена Капоте ни разу не видел, а Теннесси через некоторое время
переехал куда-то еще. Годы спустя я увидел Теннесси в чикагском театре Гудмена,
на постановке его предпоследней пьесы «Предназначено на слом». Он показался мне
мертвецки пьяным, одиноким, подавленным, похожим на какой-то перезрелый,
раскисший и расползающийся плод. Я подумал тогда, что долго ему не протянуть –
и оказался прав.
В то время я не знал многих подробностей
жизни двух этих писателей – подробностей, которые хорошо известны сейчас
благодаря многочисленным биографиям и фильмам о них. Впрочем, что касалось
меня, Теннесси и Трумен страдали от тех же самых недугов, что угрожали
разрушить и мою жизнь. Быть геем означало для человека, что где-то в глубине его
души, в жизненно важном центре, который представлялся ему самой уязвимой точкой
подлинной его личности, крылось едва ли не врожденное ощущение собственной
преступности.
В тот период истории жизнь большинства
геев, как бы талантливы они ни были, складывалась трагически. И хотя тому могло
иметься множество причин с гомосексуальностью никак не связанных, большинство
этих людей были лишены возможности найти исцеление или спасение в долгой и
прочной любви. А ее альтернатива – промискуитет, ненависть к себе, спиртное и
наркотики – хоть и давала недолгое избавление от всех бед, вела, как правило, к
саморазрушению, как то и случилось с Теннесси Уильямсом и Труменом Капоте.
Впрочем, неразборчивыми в связях
были далеко не все, как не все и кипели от гнева. На самом деле, многие геи и
лесбиянки поддерживали долгие, наполненные любовью и преданностью отношения.
Многим удавалось преодолеть гомофобию и найти любовь – любовь к себе, и любовь
к другому человеку. Однако и эти отношения, какими бы прекрасными они порою ни
были, приходилось держать в тайне. И когда один из партнеров заболевал или
умирал, тот, кто оставался жить, не имел никаких законных прав на наследство.
Любовь гомосексуалистов друг к другу чистой попросту не считалась.
Нас ненавидели за то, что мы
казались сексуально привлекательными людям одного с нами пола. Само наше
существование считалось никчемным, а иногда и опасным. И слишком многие из нас,
в том числе и я, соглашались с приговором, гласившим, что в некотором смысле мы
– недочеловеки и потому не имеем полного права жить на свете.
