Если вы держали бар или ресторан
для геев, то имели дело с рутинными полицейскими облавами. Согласно полиции,
существовали законы, запрещавшие людям одного пола танцевать друг с другом.
Копы врывались в такое заведение, требовали у присутствовавших, чтобы они
показали документы, и довольно часто их конфисковали. Затем они избивали
мужчин, переодетых в женское платье, или просто тех, кто казался им чрезмерно
женственным, и сажали их на день-два в кутузку, где им приходилось сносить
новые надругательства со стороны других заключенных.
Сходных взглядов придерживались и
многие работодатели. Если вы работали не на гомосексуалиста, положение ваше
становилось шатким с той минуты, как в вас заподозрили гея. Законов,
запрещающих сексуальную дискриминацию, в 50-х и 60-х не существовало. Людей
увольняли без всяких разговоров по первому же подозрению в гомосексуальности.
Такое отношение полиции, судов и
работодателей воспринималось хулиганьем и бандитами как знак молчаливого
согласия на то, чтобы они выражали свою гомофобию самыми жестокими способами.
Избиения геев происходили сплошь и рядом и принимались как нечто само собой
разумеющееся – ничего, практически, преступного в них не усматривали. Страшнее
было другое – гомосексуалистов нередко убивали только за то, что они –
гомосексуалисты.
У каждого гея имелась собственная
история столкновений с насилием, и я исключением не был .
Однажды я вышел с новым знакомым
из существовавшего тогда в Гринич-Виллидж геевского бара «У Ленни», и очень
скоро мы поняли, что по пятам за нами следует группа хулиганствующих
подростков. Мы испугались, прибавили шагу. Впрочем, припуститься бегом мы не
решились, потому что не хотели показать им наш страх.
– Куда это вы, пидоры, торопитесь?
– спросил один из них, обогнав нас и преградив нам дорогу.
– Куда вы, пидоры, торопитесь? –
повторил он, теперь уже с нескрываемой злобой. Мы молчали.
– Какие у тебя часики красивые,
педик, – сказал он, обращаясь ко мне. – По-моему, ты их сейчас мне подаришь.
Молодой человек, с которым я
вышел из бара, дал деру, понесся по улице, точно трусливая молния, оставив меня
одного. Мы с юным бандитом проводили его глазами. Бегун из меня всегда был
никудышный и потому я боялся, что хулиганы легко нагонят меня и тогда мне
придется еще туже.
– Слушай, бери часы и оставь меня
в покое, идет? – предложил я.
– И бумажник давай, пидор, не то
я тебе брюхо вспорю, – сказал он, доставая из кармана нож.
