Взятие Вудстока | страница 46
Конечно, это были преступления мелочные, те, что плавали на поверхности, бросаясь в глаза лишь тогда, когда я не вглядывался в самую суть вещей. В глубине же души я знал: вся моя жизнь идет прахом. Я проклят за то, что я гей.
И лишь когда я увидел величественный силуэт Манхэттена, испарина, покрывавшая мой лоб, начала подсыхать. Этот изумрудный город с его всепрощением и длинной чередой каменных фаллосов, каким-то образом позволял мне мириться с собой. Даже ритм моего дыхания менялся, когда я видел самый большой из всех член – Эмпайр Стэйт Билдинг.
В Уайт-Лейке я был лузером, шлимазлом, не знающим покоя тайным геем, живущем в вечном страхе разоблачения. А на Манхэттене я был преуспевающим дизайнером по интерьерам, видным членом НОДИ (Национального общества дизайнеров по интерьерам) и преподавателем Хантер-колледжа. Я входил в авангардистское сообщество дизайнеров, живописцев, фотографов, актеров и писателей, которые формировали вкусы всей Америки. И хотя обычные мужчины и женщины, заполнявшие улицы Хьюстона, Феникса или Пеории, могли этого и не сознавать, практически все, что люди считали модным и определяющим новые тенденции, создавалось либо под влиянием геев – дизайнеров и художников, живших по большей части в Нью-Йорке или Сан-Франциско, – либо непосредственно ими. Даже те тенденции, которые устанавливались мегазвездами вроде Мадонны, панк-рокерами или молодыми людьми в «готическом» макияже и одежде, даже они происходили из одного и того же источника: творческого потенциала геев, многие из которых впервые формулировали идеи новой моды в садо-мазо-клубах больших городов.
Наша жизненная энергия питала собой каждое художественное и творческое начинание. Возьмите любую сферу искусства – прозу, драматургию, поэзию, живопись, сцену, дизайн – и вы найдете среди тех, кто внес революционный вклад в ее развитие художников-геев. На самом деле, это верно в отношении практически любой значительной сферы человеческой деятельности, включая бизнес и науку. Ирония состоит в том, что при всей любви американцев к достижениям геев, самих этих художников и изобретателей они ненавидели.
История – это рассказ о том, как большинство угнетало меньшинство, то или иное. В Америке середины двадцатого века две худших доли, какие могли выпасть человеку, состояли в том, чтобы родиться либо геем, либо чернокожим, и многие полагали, что быть геем – было хуже.
В 1950-х и 60-х медицина считала гомосексуальность формой душевного расстройства. Психиатры относились к ней как к болезни, которую можно «излечить» с помощью фрейдистского анализа, гипнотерапии или, если все это терпело неудачу, электрошоковых «процедур». Психоаналитикам хотелось уверить нас, что гомосексуальность есть отклонение от нормы, объясняющееся условиями, в которых мы росли, – психическое расстройство, порожденное неправильными отношениями с отцами и матерями. Я соответствовал этим представлениям в совершенстве – как, впрочем, и все мои «нормальные» друзья. На самом-то деле, я не знал ни единого гея или «нормального» человека, чье детство не было так или иначе изгажено. И тем не менее, принадлежность к геям это, как уверяли нас психотерапевты, расстройство, которое может быть «исправлено» должного рода модификациями поведения. Вылечить они никого пока не вылечили, но лечить продолжали.
