Моя сестра Голди (бывшая на
двенадцать лет старше меня) жадно набрасывалась на мамину стряпню, как,
собственно, и я, чем отчасти и объяснялось то,, что оба мы страдали от
избыточного веса. Просто поразительно, насколько вкусным может быть топленый жир,
когда тебе не с чем его сравнить. Рашель (на девять лет меня младше), и Рене
(на четыре года), подъедали жир лишь с самого краешка, глядя на него так, точно
он был какими-то токсичными отходами. Не удивительно, что обе они оставались
худышками. Единственным, что спасало нас от нездоровой маминой кормежки, был
запас шоколадок, леденцов и булочек, которые мы прятали в наших комнатах
наверху. Эти яства, закупавшиеся нашим сладкоежкой-отцом, были также средством
самолечения от жестоких маминых нагоняев.
«Ты такой толстый и глупый,
Элияху, – раз за разом повторяла она мне, прибегая, чтобы я лучше понял ее, к
моему изначальному еврейскому имени. – Глупый, ты слышишь? Что станет с твоей
бедной матерью? – стенала она. – Что мне с тобой делать, а? Что мне с тобой
делать? Ты погубишь меня, ты слышишь?» При этих словах я обычно удирал по
единственному доступному мне пути – наверх, в мою комнату, где хранился запас шоколадок
и булочек.
После обеда мать с отцом
возвращались в магазин и работали там до одиннадцати вечера, до времени,
задолго до которого на улицах уже не оставалось ни единой души. Достигнув
отроческих лет, я тоже стал ходить с ними в магазин и временами работал там до
полуночи. Если же я не работал в магазине, то помогал отцу латать крыши. Ни за
то, ни за другое я не получал от родителей ни цента – меня растили в
уверенности, что такова моя доля.
Средний рабочий день отца продолжался
часов двенадцать-шестнадцать. Проведя весь день на крышах, он приходил домой, ужинал,
немного спал, – если ему выпадала такая удача – а затем отправлялся трудиться
на арене нашего хозяйственного цирка. Там он занимался общей уборкой, чинил
утюги и тостеры и изготавливал, сидя за заваленным разными разностями
верстаком, совсем таким же, как тот, что стоял позже в мотеле «Эль-Монако»,
ключи.
Отец, человек простой и смирный,
справлялся со сложностями жизни одним способом, пользуясь любой возможностью, которая
позволяла от них увильнуть. Он слушал радио, склонившись над приемником и забыв
обо всем на свете, так, точно из этого ящика исходил глас Божий. Он непрерывно
курил и задремывал, где только мог – до того момента, когда у матери возникала
потребность за что-нибудь меня наказать. Голос ее прорезал громкий храп отца,
как прорезает толстое бревноциркулярная пила . «Джееееееееек! – вопила она. –
Иди сюда, немедленно. Может, они хоть тебя послушают!» И отец скатывался по
лестнице, на ходу вытаскивая из брюк ремень. Он обладал сложением и силой
человека, проведшего всю жизнь за физическим трудом. И получив от него удар, я
затем покряхтывал час или два.
