Но с каждым днем они захаживали все реже.
Рамзес все же прислал за ним. Видимо, это случилось слишком поздно. Или, наоборот, как раз вовремя.
Стража ввела Ба в зал. Рядом с Рамзесом находилась женщина. Когда-то, кажется, год назад, Ба видел, как она вышла купаться на берег моря… далеко отсюда.
— Я позвал тебя, чтобы сказать, — начал Рамзес.
Ба улыбался.
— Ты похож на больного… — прервал себя Великий Дом. — Я позвал тебя, чтобы сказать: о войне ничего не слышно.
— Горизонт колышется, — произнес Ба убежденно и замолчал. Потом, вдруг спохватившись, добавил: — О Великий Дом…
Но последнее получилось как-то небрежно.
— О чем ты, советник?
— Горизонт… — пояснил Ба и даже показал рукой. — Линия колеблется…
— Ну и что? — удивился Рамзес.
— Может быть, он ненастоящий?
Ба немного подумал. Великий Дом и девушка смотрели на него изумленно.
— И слишком много света. Да! Слишком много света.
Он повернулся, чтобы идти, хотя поворачиваться спиной к правителю Кемт без особого разрешения не дозволялось. Вспомнив об этом, Ба поспешно развернулся назад.
— Тринадцать дверей ведут… куда? — сказал он. — Я еще не знаю, куда, но именно туда мне нужно попасть. Они похожи, не отличишь. И только одна настоящая.
Рамзес подозвал стражника.
— Пусть ему дадут вина. С собой. Достаточно.
Стражник побежал выполнять.
— Самого лучшего! — вдогонку приказал Рамзес.
С большинством людей мир может сделать все, что хочет.
В какой-то момент своей жизни Ба-Кхенну-ф поймал состояние, в котором он сам мог сотворить с миром что угодно.
(Или просто поверил в это?)
Так или иначе, но лежа на крыше, он пошел дальше. Слова Рамзеса: «война не началась» — пробудили в нем совершенно новые чувства. Он отказался от войны с окружающим, он впустил в себя и Хапи, и Рамзеса, и всех на свете женщин, и миллиарды песчинок западной и восточной пустынь, он договорился с древними богами Кемт, и отныне он больше не умел поворачивать события в нужную сторону, зато ощущал все движения огромного организма, коим повелевал Атон (не надо имен!), совпадал с ними, был заодно и действительно ничего иного не желал.
Ни для себя, ни вообще.
Однако солнце вставало над пылью города Рамзеса — а он знал, что участвует. Как? В чем?
Он знал, что и даны живы благодаря ему, и море держит корабли не без его стараний. Недаром лежит он на крыше.
Это пришло как-то сразу и сразу все прочее отменило.
Круговорот не имел смысла без его участия.
Светящая, сияющая сила поселилась в глиняной лачуге, в грязном углу, и как он ни объяснял ей, что богам не место в обычной хижине, — светящая сияющая сила все делала по-своему.
