Бруно улучил мгновение, когда конвойный отвернулся, и подскочил к одному из уголовных.
- Где Монти? Почему его нет сегодня?
Тот усмехнулся.
- Монти теперь важный - не подступись. Его пишет художник.
- Что? Художник? - бесконечно удивился Пелуццо. - Зачем?
Заключенный хотел было ответить, но конвойный вновь повернулся, и уголовник поспешил примкнуть к своим.
Пока Бруно ломал себе голову, зачем понадобилось какому-то художнику писать Монти и как он этого добился, в общей камере уголовников сидел за своим мольбертом Василий Петрович Верещагин. Ему удалось сравнительно легко добиться от коменданта тюрьмы разрешения писать "смертника" из уголовных. Правда, он должен был подробно рассказать "синьору команданте", высохшему и болезненному человеку, весь замысел своей картины и пообещать, что непременно напишет портрет самого коменданта, его супруги и детей. Когда Верещагин сказал, что хотел бы взять моделью для центральной фигуры в картине уголовника Марко Монти, приговоренного к смертной казни, о котором он прочитал в газетной хронике, комендант заметил:
- Есть у нас такие злодеи, к которым я не рискнул бы пустить вас в клетку, синьор художник, но этот Монти совсем безобидный малый. И лицо, как у Христа.
- Тогда почему же он смертник? - спросил Верещагин. - Его бы надо отпустить с миром.
Комендант пожал плечами.
- У его святейшества другие принципы, - сказал он осторожно. - К тому же с этим народом никогда и ни в чем нельзя быть совершенно уверенным.
Комендант сам ввел Василия Петровича в большую, сравнительно светлую камеру уголовников, где у самой двери сражались в кости два заросших до глаз вора в полосатых тюремных куртках и штанах. Чуть поодаль сидел прямо на каменном полу человек в такой же полосатой одежде, с кротким и задумчивым лицом и добрыми глазами.
- Вот, Монти, синьор иностранец, художник, хочет тебя нарисовать, обратился к нему комендант. - Ты сиди смирно, а то знаешь что тебе будет! - Тут комендант выдвинул вперед нижнюю челюсть. - А вы, синьор художник, можете ему приказывать, как сидеть и куда поворачиваться, если вам это понадобится. Всякие другие разговоры у нас строжайше запрещены. Я прошу вас, синьор, как иностранца, помнить об этом и уважать наши порядки.
Верещагин молча поклонился. Все внимание его было устремлено на Марко Монти. Удивительное лицо! До чего хочется сейчас же взяться за карандаш, перенести на полотно эти глаза! Впалые щеки, тон кожи... Но тут мгновенно память Верещагина вызвала лицо "Ангела-Воителя" - требовательное, повелительное. Ее поручение - вот о чем надо думать прежде всего.
