Так вот, я вспоминаю, как Стэн разволновался, услышав о приеме Версаче, и первое, что приходит мне в голову, это черепашка-ниндзя, которая мало-помалу расплывается, а после приобретает четкость очертаний, обращаясь в Донателлу Версаче – с фотографии, которую я видел в последнем номере «Харперс базар». Без подписи. Вообще-то внешне мне Донателла Версаче вполне нравится. Но меня хоть о Леонардо ди Каприо спроси, я все равно первым делом увижу черепашку-ниндзя.
Второе, что мне приходит в голову, это аромат: «Блонд», парфюм Версаче. Похоже на ночную испарину, покрывшую клейкие, сладко пахнущие цветы, спрыснутые апельсиновым или лимонным соком. Донателла говорила, что помогала в создании этих духов, чтобы сделать себе подарок.
Халата я в ванной не нахожу. Возвращаюсь в спальню, смотрю на Джоди, размышляя, не улечься ли мне снова, отложив встречу с сестрой. В спальне стало светлее, теперь я вижу, что именно Джоди держит в губах: сгоревшую до фильтра сигарету, пепел по совершенной дуге спускается от загасившего табак фильтра на наволочку под подбородком Джоди. Просто не верится, что она могла спать так мирно, а сигарета гореть так ровно, что столбик пепла всю ночь оставался в целости и сохранности. Так не бывает. Но чтобы зафиксировать это, нужен фотоаппарат, а у меня всего-то и есть что записная книжка.
Одно из требований к стипендиатам художественного колледжа в Фалмуте – всегда иметь при себе записные книжки. Вообще-то туда следует заносить посещающие нас идеи, но я заполняю свою в основном объяснениями насчет того, как куда добраться, адресами, телефонными номерами и перечнями неотложных дел. Я подношу ее, раскрытую, к свету, идущему из ванной. Каракули прошлой ночи разобрать еще труднее, чем обычно. И тут вижу написанные совсем рядом слова «кокаиновый пачкун» и «Анджелина Джоли». С секунду сижу, разинув рот и гадая, откуда вдруг выскочила Анджелина Джоли. Потом вспоминаю: Стэн приплясывал на платформе метро, тараторя насчет приема и того, что ему там обломится. В голове у него лишь одно и вертелось: «кока, кока, кока». Он, собственно, и повторял это слово все время, так что, пока мы дожидались поезда, я только и слышал: «Там будут горы снежка. Чистый тысяча восемьсот двенадцатый, русская зима, кокаиновые сугробы».
Стремление поживиться на дармовщину никакого стыда в Стэне не пробуждало – ему просто хотелось попасть туда, в самое нутро. Когда я сказал, что нас пригласили на настоящий фешенебельный прием, он тут же представил, как манекенщицы, плавно двигаясь, обступят его и позовут полакомиться с ними вместе из кучи дармовых наркотиков. И пока он молол языком на платформе метро, мой череп начала взламывать невесть откуда взявшаяся головная боль. Я прикрыл глаза рукой и увидел сквозь пальцы часть лица Анджелины Джоли на киноафише. Я хотел записать в книжку слова Стэна, а не впечатление от ее лица. Воспаленные губы Анджелины, обрамленные моими указательным и безымянным пальцами, и толстые, смеющиеся губы Стэна.
