Так минуло несколько недель, и месье де Ровер мог вполне гордиться своей ловкостью: он с одной стороны мостил дорогу к сердцу Амелии, а с другой стороны умудрялся удерживать в благоприятном настроении пылающую страстью мадам.
Последняя в свою очередь все это время заботилась о том, чтобы письма, прибывавшие с некоторыми перерывами из далекого Сан-Доминго, не попадали в руки Амелии. Это не составляло ей большого труда, ибо как опекун Амелии она располагала правом на первоочередное знакомство с корреспонденцией, предназначенной для ее подопечной. Она уже использовала некоторые из этих посланий, преисполненных в равной степени тоской и нежностью, для того, чтобы придать особую пряность страстным часам, проводимым совместно с полковником.
В ход шел ее незаурядный актерский талант, и полковник хохотал до слез, когда она с интонациями Эрнста и с выражением мечтательной страсти на лице воспроизводила для своего ночного гостя тот нежный лепет, который явно не был предназначен для ее глаз. Полковник прерывал веселое чтение лишь для того, чтобы страстным поцелуем принудить к молчанию этот красиво очерченный рот, обращающий сердечные излияния несчастного влюбленного в приправленную желчью сатиру, и вырвать у него тот вздох сладости, по которому напрасно томилась в своей ничего не подозревающей невинности бедняжка Амелия.
Амелия, чье сердце разрывалось на части ввиду кажущегося молчания ее далекого возлюбленного, штурмовала и Элизу, и мадам одним и тем же вопросом: в самом ли деле из-за моря не пришло ни одного письма в ее адрес?
Упорное и сочувственное «нет», которое она раз за разом получала в ответ, приводило ее в состояние глубокого волнения за возлюбленного. Элиза, ничего не знавшая о проделках мадам, пыталась всеми доступными способами приободрить ее, и два юных создания целыми часами гадали о возможной судьбе Эрнста.
Когда Амелия оправилась настолько, что могла принимать гостей на террасе дома, полковник не преминул нанести ей визит, чтобы заверить девушку в своей радости по случаю ее выздоровления. Непревзойденный покоритель женских сердец, Шарль не был бы самим собой, если бы не нашел ключ к чувствительному сердцу юной девушки, все далее уводя ее от той печали, которая уже становилась душевной привычкой. Амелия в основе своей была существом жизнерадостным, и необходимость уживаться с болью, столь чуждой ее натуре, была, конечно, ей в тягость. Не стоит поэтому удивляться, что вскоре она была уже искренне благодарна полковнику, который умел отвлечь ее от печальных мыслей, и нередко ловила себя на том, что с нетерпеньем ждет появления полковника на его гнедом рысаке в конце аллеи. Она сама поражалась, что ее отношение к человеку, не столь давно самым грубым образом оскорбившему ее, так переменилось, но дальше констатации этого удивительного факта она не шла. В силу своей незлобивости она была склонна принимать за чистую монету извинения полковника, а увидеть за почтительным и сдержанным обращением тщательно продуманный шахматный ход, направленный против нее, ей просто не приходило в голову. Напротив, она полагала, что полковник раскаялся в свой дерзости, и то усердие, с которым он старался ей понравиться, трогало ее. Полковника она понемногу начинала воспринимать как своего рода старого друга, и более того, кое в чем стала открываться ему. И вот однажды настал день, когда она сама заговорила о том, что заполняло ее нежное сердце, о печали, терзавшей ее из-за отсутствия писем от Эрнста.
