Нет, трудно, должно быть, вырвать нежный цветок из души, и его пряный корень дает отростки! Ничего нет целых двадцать лет, и вдруг показываются побеги, и сам не знаешь, почему и как, и чувствуешь, что зачарован безысходными сетями любви! Бог мой, какой я безумец!
Он ворочался в кресле. Прозвенел тихий звонок. «Нет еще девяти, это не она», – пробормотал он, отпирая.
Вошла она.
Он жал ей руки, благодарил за точность.
Она сообщила, что ей нездоровится.
– Я не хотела, чтобы вы прождали напрасно, а то не пришла бы!
Он встревожился.
– У меня адская мигрень, – объяснила она, проводя по лбу затянутыми кожей перчаток пальцами.
Он помог ей освободиться из мехов, упрашивал сесть в кресло, сам хотел, как задумал, сесть на табурет, придвинуться поближе, но она отказалась от кресла, села поодаль от камина, на низкий стул возле стола.
Стоя, он склонился перед ней, взял ее пальцы.
– Какая у вас горячая рука, – заметила она.
– Да, меня лихорадит, я плохо сплю. Если б вы знали, как много я думаю о вас! Всегда чувствую я вас здесь, около себя, – он рассказал ей, что перчатки ее источают далекое, угасающее благоухание корицы, сливающееся с другими, менее уловимыми ароматами. – Знаете, – и он понюхал ее пальцы, – когда сегодня вы покинете меня, после вас останется крошечная частица вac самой.
Она поднялась со вздохом:
– Вот как, у вас кошка... Как зовут ее?
– Муха.
Она позвала. Та поспешила скрыться.
– Муха! Муха! – кричал Дюрталь.
Но Муха забилась под кровать и не выходила.
– Она немного дикая... никогда не видала женщин.
– О... Не верится, чтоб вы никогда здесь не принимали женщин.
Он клялся, что нет... уверял, что она первая...
– Сознайтесь... вы не слишком, пожалуй, радуетесь... приходу этой первой?
Он покраснел: «Но почему?»
Она ответила неопределенным жестом.
– Мне хочется подразнить вас, – заговорила она, на этот раз усаживаясь в кресло. – В сущности я не знаю даже, почему позволяю себе предлагать вам такие нескромные вопросы.
Он сел перед нею; наконец возможна задуманная сцена – он начал приступ.
Касался ее колен своими.
– Вы прекрасно знаете, что вы не можете быть нескромны… Лишь вы одна сейчас здесь вправе...
– Нет... У меня нет и я не хочу иметь никаких прав!
– Почему?
– Потому что... Послушайте... – голос ее окреп, звучал твердо. – Послушайте, чем больше я думаю, тем сильнее хочется мне просить у вас как милостыни: не разрушайте нашей мечты. Хотите, я буду откровенна... Настолько откровенна, что, уверена, покажусь вам чудовищем себялюбия. Да, знайте... ж я не стремлюсь к зрелому, конечному счастью... нашей связи. Я пре красно понимаю, что чувства мои туманны, что я неясно выражаюсь... Поймите, что я уже обладаю вами целостно, могу наслаждаться вами, как и когда этого захочу... Подобно тому, как давно я обладаю Байроном, Бодлером, Жераром де Нервалем – всеми теми, кого люблю...
