Линолеум в длинном коридоре был выучен за две недели наизусть. У окна в торце был самый лучший — влажно блестел почти как новенький. Под процедурным кабинетом тряпка вечно застревала на синей заплатке, прибитой выпирающими гвоздиками, потом освобожденно скользила вдоль палат, задерживалась у поста на протоптанных до цемента дырах, бежала мимо ординаторской, тормозила у гипсовой, огибая каталку у стены, и устало завершала марафон возле туалетов. Теперь нужно было приниматься за самую неприятную работу. Еще хорошо, что старшая не вредничала: выдавала для уборки хирургические перчатки из гуманитарной помощи.
Отделение просыпалось: скрипело панцирными сетками кроватей, хрипло откашливалось, бодро постукивало костылями, неуверенно отзывалось осторожными шагами. Дежурная сестра уже разносила по палатам градусники, а выключенный стерилизатор на посту прощально вздрагивал перезвоном никелированных шприцев, готовясь к утренним инъекциям антибиотиков.
Вот и все! Аня разогнула спину. Осталось только сбегать к контейнерам, вынести мешки с мусором. Хорошо, что уже лето. Выскочила — и порядок. Ничего страшного. «Глаза боятся — а руки делают», — вспомнила любимую мамину поговорку. И ничуть не жалела, что решила совместить приятное с полезным: двухнедельную практику и работу. Ее с большим удовольствием оформили на полставки санитаркой, вечно их не хватает. К тому же нашлась уважительная причина поменьше быть дома, где хрупкое спокойствие в любую минуту могло по самой непредвиденной причине превратиться в грандиозный скандал, бушующий так долго, что никто не мог вспомнить, с чего все началось.
Вот и вчера невинные сборы на дачу, традиционные по выходным, запустили цепную реакцию со слезами, хлопаньем дверьми, взаимными упреками и обвинениями. И все из-за невозмутимого глухого сопротивления Петра. Он никогда напрямую не отлынивал, но всячески тянул время, безмятежно лежа на диване перед телевизором. Маму это доводило до злых слез и красных пятен, дрожащих на груди и шее. Она срывалась в крик, требуя немедленного подчинения.
Петр насилия в любом виде, даже самом мирном, не терпел и, сохраняя спокойствие, обычно упрямо гнул свою линию. А вчера его угораздило насмешливо запеть: «Пусть рвутся тол, и динамит, и аммонал — я эту дачу в телевизоре видал!» И понеслось. Мама кричала, что это хамство! Хамство, и ничего более! И пусть эта картошка сгниет на этой проклятой даче без окучивания! А Петр спокойненько так возразил — какая разница, в каком виде она сгниет: окученная или неокученная. И в результате досталось рикошетом Ане, как всегда. Сумасшедший дом! Уж лучше в больнице спрятаться, хотя травматологическое отделение — далеко не санаторий.
