Ничто не ново — только мы | страница 67

Потом стал нарастать пуританизм. Дворцы Компьютеров закрыли для массовых посещений, конкурсы стали заочными, а информация о них — конфиденциальной. Так что я не успел разобраться во всем досконально…

— Слышь, Никола, просвети-ка нас! — крикнул возвращенец координатору, по-прежнему разглядывавшему своих козявок. Но тот сделал вид, будто не знает, о чем идет речь, заставил коротенько повторить суть дела. До чего живучи в человеке некоторые его особенности!

— Так-так-так-так-так… — почесал затылок Николай, — значит, говорите, двадцать первый век, тридцатые годы, компьютерный бум… Так-так. Все вопросы проходили через компьютер. Даже самые пустяковые… Да-да, мы это по истории проходили, вспоминаю отчетливо… Было надувательство! Махровое! Классическое! О нем только в середине следующего века осмелились заговорить вслух. До того — полный молчок. Тишь и гладь. Кто-то крепко держал все нити.

— Вот так да-а-а… — протянул один Одиссей изумленно.

— Вот тебе и раз… — откликнулся другой. Ясно было, что оба потрясены услышанным чрезвычайно.

Вот так всегда и бывает: живет человек, живет, а когда подойдет вплотную к своей крайней черте, то выясняется, что рассказать-то о прожитой жизни и нечего. То ли мастерства рассказчика не хватает, то ли жизнь при взгляде с последнего рубежа оказывается незначительной.

Во всяком случае, Второй больше никаких наводящих вопросов не задавал, а Первому добавить к сказанному было нечего. Все, что слабыми искрами еще изредка вспыхивало в мозгу, казалось или постыдным, или глупым, или таким, что ни одна душа в мире, даже самая-самая родственная, знать не должна.

Так у них и закончился этот час воспоминаний. Да, в какой-то час и уложилось все. Одиссеи замолчали, они молчали долго может, минут двадцать, протяжно вздыхали по очереди, один вертел пяткой лунку в мягкой лесной почве, другой делал то же самое, но только не пяткой, а носком своего старинного грубого башмака.

Тогда Коля решил прийти старикам на помощь. Сам решил, а не по велению своей должности. Он чисто по-человечески не мог терпеть, когда кто-то рядом грустил или тосковал.

— А что, отцы, — сказал он, отвязавшись, наконец, от несчастных лесных жителей, — может быть, вы хотите посмотреть на родную планету с высоты птичьего полета? Побывать в наших прекрасных городах, пообщаться с нашими отличными людьми? Может быть, захотите остаться с нами навсегда?

— Не все сразу, — остановил его возвращенец, он с этого момента решил по праву более бывалого и опытного выступать от имени обоих Одиссеев, — давай-ка мы, для начала, полетаем над Землей, а уж потом решим остальное.