Вечером папа решил пойти спать в мансарду подальше ото всех нас, потому что в ней можно было спокойно думать, а мама была очень против. Старая кровать, говорила мама, там еле держится, и если она рухнет, папу может насмерть пришибить тяжелой спинкой. Но отговорить папу было невозможно, и в четверть одиннадцатого он закрыл за собой дверь и поднялся в мезонин по узкой винтовой лесенке. На той кровати обыкновенно спал дедушка, когда жил у нас, но несколько дней назад он куда-то пропал. Он имел привычку исчезать дней на шесть, после чего возвращался в дурном настроении и ворчал, что на федералистов напала целая прорва этих болванов, а у армии на Потомаке всё пойдет коту под хвост.
Тогда гостил у меня мой нервный кузен Бриггс Билл. Он всё боялся, что вдруг во сне перестанет дышать. Ему втемяшилось, что если он не будет просыпаться ночью каждый час, то задохнется. Поэтому он ставил будильник, чтобы просыпаться каждый час до самого утра, но я уговорил его бросить эти штуки. Он ночевал со мной в одной комнате, и я сказал, что сплю очень чутко, и сразу проснусь, если он перестанет дышать. В первую ночь он устроил мне проверку (я так и знал), и когда по моему ровному дыханию решил, что я уже заснул, начинал надолго задерживать своё дыхание. Но я, конечно, не спал и тут же окликал его. Это немного развеяло его страх, но для верности он всё же поставил склянку с камфарным спиртом на столик у изголовья: если я не разбужу его, и он окажется при смерти, то вдохнет камфару, а камфара, известно, и мертвого поднимет. Бриггс у нас в семействе был не один с заскоком. Старая тетка Мелисса Билл (она умела свистеть, как мужчина, заложив два пальца в рот) жила с предчувствии, что ей суждено умереть на Южной Высокой, потому что она родилась на Южной Высокой, и замуж вышла на этой же улице. А ещё была тетя Сарра Шоф. Та ложилась в страхе, что ночью явится грабитель и зальет ей под дверь хлороформ трубочкой. Чтобы избегнуть такой беды — а она боялась больше хлороформа, чем потерять свои богатства — тетушка всегда укладывала деньги, серебряную посуду и всякие ценности аккуратной стопкой перед дверью своей спальни и оставляла записку: "Это всё что у меня есть. Берите, но, пожалуйста, не пускайте в спальню хлороформ, потому что это всё, что у меня есть." А тетя Грейс Шоф тоже свихнулась на грабителях, но готовилась ко встрече с ними с большей стойкостью. Она была уверена, что грабители забирались в ее дом сорок лет подряд, а то, что ничего в нем не пропало, совсем не доказывало обратного. Она всегда рассказывала, что спугнула их как раз в ту секунду, когда они собирались что-то цапнуть, и запустила им вслед туфлей. Укладываясь спать, она собирала туфли и шлепанцы по всему дому и складывала их в кучу, чтобы были под рукой. Она гасила свет но через пять минут уже вскакивала с криком: "Послушай! Там кто-то стоит!" Муж ее махнул на всё рукой еще в 1903 году и крепко спал или делал вид, что спит. Во всяком случае, он никак не реагировал на ее дерганье и ворчание. Тогда она вставала сама, шла на цыпочках к двери, чуть приоткрывала ее и запускала туфлей с одной ноги в сторону прихожей, а с другой ноги — в другую сторону. Иногда за ночь она разбрасывала всю обувь, а иногда — одну всего одну пару.
