Лейтенант глубоко задумался. Глаза его потемнели, и лоб пересекли две глубокие вертикальные морщины, придававшие его лицу одновременно выражение страдания и решимости.
— Что я должен для этого сделать? — .спросил он.
— Ничего. Возвращайтесь к себе и ведите себя так же, как всегда, чтобы не вызывать никаких подозрений. Но будьте наготове. Мы дадим вам знать. Вероятно, это будет не позднее, чем завтра, но, может быть, даже сегодня вечером.
Клемме встал и протянул руку.
— Да, совсем забыл, — сказал он, — где тут можно купить сигарет? Я обещал дежурному санитару.
— Возьмите у меня, — живо предложил доктор и тоже поднялся, чтобы проводить лейтенанта. — Тут не существует сейчас никакой торговли.
Он достал из письменного стола две пачки сигарет и отдал их Клемме.
Смолинцев очнулся оттого, что кто-то волочил его за ногу по земле. Каска стучала о комья, и ремешок больно давил на горло.
Он дернулся, что было сил, и вцепился руками в клочья пожелтевшей травы.
— О, дизер ист нох иммер лебендиг![3] — послышался испуганный возглас.
Ногу отпустили, и кто-то шарахнулся от него в сторону и побежал по выжженному полю.
Он сел на земле.
Там дальше, шагах в сорока, грубо захохотало какое-то существо в серой одежде и рогатой каске. Оно держало в руках бидон и поливало на костер мутную жидкость.
— Воллен вир бей лебендиг лейбн![4] — закричало оно.
И Смолинцев, не поняв слов, вдруг с холодным ужасом понял, что там, в костре, свалены в кучу тела убитых.
Должно быть, и его волокли туда, чтобы бросить в коптящее жирным дымом пламя.
Он сразу вскочил на ноги. Бросилась в глаза пушка, наполовину вдавленная в траншею, грязно-желтые овсяные стебли, искрошенные гусеницами. Недавно тут стояла батарея капитана Багрейчука.
Бежать!
Он бросился в сторону от костра и тут же застыл на месте; перед ним угрюмо толпились у дороги люди. Это были свои…
Словно стыдясь, они отводили от него потухшие взгляды.
Пленные! — он сразу сник, увидев сбоку солдат в рогатых касках. Один из них замахал на него автоматом.
— Бей флюхтфер, зух вирд гешоссен![5]
— Застрелит, — подсказал кто-то с болью и злобой.
Спотыкаясь, Смолинцев побрел к остальным, как овца, отбившаяся было от стада. Он и чувствовал себя овцой. Плечи вдруг опустились, руки повисли, глаза смотрели понуро; помимо воли он принял облик, общий для всех, кто был теперь рядом с ним.
— Шнеллер! Марш! Венн зи флюхтен, эршисен вир зи![6] — закричал часовой.
Вокруг зашевелились.
— Иди же! — Чья-то рука дружески коснулась его локтя.
