Я подумал, что чем дальше, тем трудней будет врать Юрке насчет его дел. Тем более что в подобных случаях все врут одинаково. Правда, и верят все одинаково — особенно если хотят верить…
Но Юрка умный парень, и он читал энциклопедию…
У меня в мозгу прокручивались предполагаемые диалоги, вариант за вариантом. Я не боялся, что какой–нибудь Юркий вопрос застанет меня врасплох — вывернусь, соображаю я быстро. Я боялся, что он не захочет верить…
Генка предложил — правду. Но Генке легче, у него принцип. К тому же, как сам он заметил, правда в ходу только у настоящих мужчин. А настоящие мужчины родились уже после войны. Настоящие мужчины вскормлены в детских садах безукоризненной манной кашей. А когда росли мы с Юркой, насчет манной каши было туговато.
Юрка опоздал минут на двадцать. Обычно он был точен. Он стал врать что–то насчет троллейбуса: мол, обрыв на линии…
Я сказал:
— Брось, старик.
Но он ответил, что это правда, и даже попытался привести какие–то подробности, а я их опровергал. Черт нас знает, зачем мы спорили? Как будто эти двадцать минут имели хоть какое–нибудь значение! Хотя если Юрке осталось два месяца, то и двадцать минут — время…
Мы так и не успели начать разговор: подошла Людочка брать заказ. Оба мы были голодны. Я посмотрел на Юрку, он пожал плечами, и я сказал Людочке, чтобы принесла еще бутылку вина.
Она отошла, и я вдруг задохнулся от горечи, потому что эта бутылка, может быть, последняя в его жизни…
Я вскочил, догнал Людочку, попросил еще что–то, кажется, спички, подошел к буфету и стоял там, тупо глядя на бутерброды с колбасой, сыром, шпротами и кетой, — только бы Юрка не видел моего лица. Мой друг Юрка, первый и последний друг. Последний, я это знаю, иных не будет: друзей заводят только до двадцати. Может, и не до двадцати, может, и в сорок. Но у меня иных уже не будет…
Я вернулся к Юрке, неторопливо сел за столик. Я сказал таким топом, словно разговор предстоял хоть и серьезный, но не лишенный хороших новостей:
— В общем, старик, был я в институте…
Я сделал паузу, но в это время Людочка принесла салат. Она ушла почти сразу, но разговор уже перебился — оптимистичная интонация была утеряна.
В конце концов Юрка сам спросил:
— Ну, и как — скоро безвременная смерть вырвет меня из наших рядов?
Я улыбнулся, на этот раз искренне: фраза была хорошая.
— Лет через пятьдесят, наверное… Но вообще–то дело довольно серьезное. Лейкоза они у тебя не видят, но что–то все–таки есть. Самое лучшее — недели на две лечь в больницу и выяснить наконец толком, что там с тобой творится…
