В буфете выставки я купил ей толстенную пористую шоколадку. Мы поделили ее по–братски. Рита немного повеселела, а когда мы вышли на улицу, к ней уже вернулась ее обычная уверенность. И сразу же рядом с ней стало тяжело.
Прощаясь, она сказала:
— Ты же знаешь — я вовсе не ханжа. Но ведь у нас ребенок…
Не дочка, не Леночка, а ребенок…
Я пошел домой. Был почти вечер, но все равно чертовски жарко, я даже удивился. Но потом глянул на большой перекидной календарь в витрине сберкассы и вспомнил, что удивляться нечему: еще два листка — и июль.
Траншею на нашей уличке уже заровняли, постелили новенький гладкий асфальт, и по нему со всем пылом нерастраченной юности носился взад–вперед мотоциклист — малый лет тридцати с мужественным лицом, словно вырубленным из дубового пня.
А сбоку, чуть отстав, изо всех своих собачьих сил поспевал за мотоциклом рыжий колченогий «боксер». Он скакал, высоко подбрасывая зад с обрубком хвоста, скакал неловко — казалось, вот–вот запутается в четырех своих лапах. Язык у него болтался, с брылей срывалась пена, глаза, покрасневшие от напряжения, всплывали к морщинистому лбу.
Мотоциклист наддал, и пес наддал из последних. Он не видел ничего вокруг, только ногу хозяина на педали, и тянул морду к этой ноге, добрую, глупую морду, страшную, как смертный грех. Мотоцикл обдавал его сизой вонью, но он все никак не умучивался до конца и не отставал — рыжий кривоногий пес, не знающий о своем уродстве, глупый пес, широкогрудый, слюнявый и жесткий, не украшенный ничем, кроме верности.
В последний день июля на город рухнула гроза, скандальная летняя гроза, да еще с градом, какого не припомнят старожилы. Впрочем, на старожилах не настаиваю — официально они по этому поводу не высказывались…
Но ливень был что надо. За пять минут Москва стала Венецией. Троллейбусы уже без всякой надежды причаливали к пустынным остановкам, растерянные такси неумело выполняли обязанности гондол. Громадные, как картошка, градины пробили стеклянную крышу ГУМа. С подробностями рассказывали, как на Трубной контузило постового.
Рабочий день был уже на на излете, и мы, высыпав в холл, смотрели, как лихо цокают по мостовой копыта градин. Потом гроза ушла на Серпухов, ливень растекся по площадям и высох за каких–нибудь полчаса. Я совсем было собрался уходить, когда позвонил Юрка. Он спросил:
— У тебя сейчас что?
Я ответил, что ничего, домой собираюсь.
— Вообще–то мне надо бы с тобой поговорить, — сказал Юрка.
