— Хороша водичка! Нарзан! Четыре градуса.
— Не те градусы, — уточнил Афанасий Николаевич. — Дай-ка и я хвачу. Здорово мы с тобой храпанули!
— Силен напиток, — сказал Андрей Фомич, пытаясь из-под руки взглянуть, как малинового накала огромный шар опускается за холмы на том беспокойном берегу. Ослепленный, он отвернулся и долго еще ничего не мог разглядеть: все ходили перед глазами черные круги. А потом, когда привыкли глаза, увидел он то, что видел все это время, пока жил здесь, на южном берегу речки Сылвы: темный сосновый бор невдалеке, песчаные осыпи откосов вдоль дороги и несколько столетних сосен, выросших не в бору, а у самой околицы, на открытом месте, и потому причудливо изогнутых. Их вольно раскинувшиеся кроны порыжели к осени и слегка золотились от закатного солнца. Между дорогой и бором расстелилась широкая поляна с круглыми отлогими холмами и неглубокими впадинами, по которым, как в детском саду, водили хороводы малолетние отпрыски сосен и елей и стояли высокие темные можжевельники, похожие на обелиски.
Ничего он этого прежде не замечал. Был он городской житель, плотник и думал, что только мертвое дерево может служить человеку. Он никогда не видел, как закатывается не заслоненное крышами домов солнце, не слышал торжественной тишины этих минут, такой могучей и глубокой тишины, что в ней тонут все звуки земли и слышнее становятся собственные мысли. Как раз те самые сокровенные мысли, голоса которых заглушены привычными заботами жизни. Никогда он не сталкивался с солнцем так близко, лицом к лицу.
Он почувствовал себя так, будто только сейчас проснулся и ему сказали, что он проспал что-то самое главное и очень необходимое, что уже невозможно вернуть. Чувство обидное, если тебе двадцать четыре года и ты уже давно и прочно стоишь на собственных ногах и привык считать, что живешь ты правильно, за что все тебя уважают и поручают самые сложные дела.
А вот оказалось, что всего этого мало для человека. Ему еще требуются живые деревья, и не одно или два, а целая роща, и закат ему необходим, чтобы слепил глаза, и эти неспокойные запахи осенних листьев и цветов, и вода, вырывающаяся прямо из земли.
— Напиток силен, — согласился Афанасий Николаевич, — особенно с похмелья. Вашу городскую воду я никак не могу пить… — Он что-то услыхал и замолк, прислушиваясь.
Прислушался и Андрей Фомич. Какой-то тяжелый ритмичный и очень знакомый перестук возник в лесу и покатился, приближаясь. И сразу вспомнилось, что именно такой, волнующий сердце перестук всегда слышится в кино и означает приближение кавалерии, идущей в атаку. Только он так подумал, как и в самом деле из леса на токаевскую дорогу одичало, как из огня, вылетел серый конь. А за ним из ельника начали выпрыгивать разномастные колхозные лошадки. Вот показались и всадники: пять или шесть мальчишек на лучших конях гнали этот стремительный табун в ночное. Один, должно быть самый отчаянный, всадник на рослом сером коне взлетел на высокий придорожный холм и оттуда с разлету ринулся вниз по песчаной осыпи на дорогу. Взметнулась пыль рыжими снопами, заклубилась ярым пожарным дымом, скрыв и коня и всадника.
