А она продолжала расспрашивать:
— Это вы вчера с ней ехали, ночью?
— Было такое дело… Девчонка одна, малыш на руках. Да и поздно.
Она совсем уже открыто рассмеялась:
— Ну, с таким не страшно.
Подумав, что она это сказала, имея в виду его силу, он поспешил засунуть кулаки в карманы серого плаща. Она и это заметила.
— Вы добрый человек, вот что, — серьезно сказала она.
— Обыкновенный я человек.
— Добрый и сильный.
— Не знаю, что вам Алла про меня наговорила… — пробормотал Андрей Фомич.
— Алла? Ничего она не наговорила. Я и сама вижу.
«Все ты видишь», — не совсем почтительно подумал он и так же не совсем почтительно спросил:
— Так вот что: мне Аллу увидеть надо.
Но, не обратив внимания на резкость его тона, она задумчиво проговорила:
— Чем-то вы ее удивили. Или обидели. Вот этого я не поняла.
Андрей Фомич тоже ничего не понял и очень удивился:
— Да как же я ее обидел? Этого не может быть.
— Ну, значит, удивили.
— Никакого и разговору у нас такого не было: ни удивительного, ни тем более обидного. Я только о своем горе ей рассказал. Конечно, она с образованием, а у меня слова не все грамотные… Как же я мог ее обидеть? Или вас, например? Для чужих детей всю душу отдающих!..
— Они для нас не чужие.
— Так я и говорю: Леньку этого — как братишку!..
Она торопливо заговорила:
— Да, я знаю, Алла рассказала, какое у вас горе. — Спустившись с верхней ступеньки, она неожиданно взяла его под руку. — Идемте, посидим там, в садике, и вы мне подробно все расскажете. Меня зовут Тамара Михайловна. А вас, я знаю, Андрей Фомич. Вот тут, на скамеечке, садитесь. Ну?
Все это было сказано так торопливо и так повелительно, что Андрей Фомич и сам не заметил, как он начал рассказывать и почему-то совсем не то, что надо. Он сказал, какой вчера он видел закат, и с какой необыкновенной старухой разговаривал, и какую живую воду пил, и что все это с ним произошло впервые. И еще никогда он не встречал такой девушки, как Алла, которая появилась так же неожиданно, как и все в тот вечер. Как самый лучший дар природы.
И тут он понял, что говорит совсем не то, что надо, и смущенно замолчал. Тамара Михайловна ободряюще похлопала его по руке.
— Все понятно, — сказала она. — Вы увидели, что если Леньке живется хорошо, то и ваш братик тоже не пропал. Так оно, наверное, и есть. Хотя, конечно, тогда была война.
— Мама тоже верит, что он живой, и все ищет. Даже до потери сознания. Увидит на улице: мальчишки играют маленькие, так и кинется к ним и каждому в лицо заглядывает, как зовут, спрашивает. А у самой глаза потерянные и губы дрожат, так что только напугает ребятишек-то. Я ей говорю: «Мама, вы только подумайте, сколько лет прошло! Нашему Олежке сейчас пятнадцатый год идет, а вы на маленьких кидаетесь…» Она очнется, как вроде после сна: «Ох, и то правда, дура я старая, ребятишек только зря напугала».
