— Был бы жив — отозвался, — сказал Афанасий Николаевич и тут же сам себе возразил: — Да он уж и позабыл все. Вот Зинка, чего она помнить может?
Зина сейчас же заметила:
— Вот и все помню.
— Спать тебе пора.
— Да чтой-то не хочется.
И тут же широко зевнула.
— Ну сиди. — Афанасий Николаевич приподнял пустой стакан и сказал задумчиво: — Нам бы еще одну…
— Нет, я поеду. На двенадцатичасовой как раз успею. Всю неделю дома не был.
5
По дороге к реке Афанасий Николаевич снова заговорил:
— Ты эту старуху не осуждай.
— Это почему же?
— Да так уж. Привязанность к месту — это знаешь что? Это сила. Я вот тоже отказался от переселения…
— А тебе-то зачем? Деревня ваша остается на своем месте, так что…
Афанасий Николаевич перебил его:
— Не в этом дело. Деревня-то остается. Там у нас три деревни в колхозе, а тут одна. И земля почти вся там. Значит, не очень много дела будет. Бригада здесь останется маломощная, мне вроде и не по чину такая бригада. Вот она, привязанность, какая.
Они спустились к реке. Афанасий Николаевич бросил весла в лодку, загремела цепь, зашуршало под днищем, и звонко плеснула вода, расступаясь перед кормой.
— Давай, — сказал Афанасий Николаевич, — давай садись.
Поплыли. Ночь стояла прохладная, как и всегда перед осенью после хорошего тихого дня, а от реки, нагретой солнцем, все еще поднималось ласковое тепло, и в синей ее глубине качались звезды. Небо тоже было синее и глубокое, а звезды большие, но спокойные и ясные. Все обещало назавтра такой же хороший день, каким был только что прожитый. Андрей Фомич пожалел, что он-то уж ничего не увидит: ни тихого осеннего дня, ни огненного заката. В городе все не то.
Работа закончена, несколько деревень переселены на другой берег, где им не угрожает вода, которая скоро разольется и затопит все кругом, и ему теперь делать тут нечего, он переселяется на другой берег, возвращается к привычной жизни, где все понятно и где все волнения и тревоги тоже понятны и привычны. А если он когда-нибудь и вспомнит, что не только мертвое дерево служит человеку, то сейчас же прогонит эту мысль: он плотник и должен иметь дело не с деревьями, а с древесиной.
Когда учили в школе про «равнодушную природу», то и тогда немного внимания этому уделяли, а сейчас так и вовсе ни к чему. А может быть, плохо учили, не до того было сразу-то после войны? Надо было восстанавливать кадры. Топором махать научили — и ладно. Он считал, что вполне достаточно для человека хорошо знать свое дело. А он знал его настолько хорошо, что его поставили руководить всеми остальными мастерами.
