– Здорово, пацан! С малолетки, что ли, поднялся? – шагнул мне навстречу мужик лет сорока со шрамом на щеке.
Его уверенность, цепкий взгляд и неторопливые, основательные движения говорили о том, что он был не из того многочисленного племени сидельцев, которые молча просиживают свои штаны на нарах, не желая принимать участия в тюремной жизни.
– Так и есть. С малолетки, – ответил я, ставя баул на пол.
– Кто по жизни? – серьезно спросил мужик со шрамом, вперив в меня проницательный взгляд.
– Босяк, – немного пафосно ответил я, не отводя глаз.
– Это из тех, кто босиком, что ли, ходят? – послышался голос с нар, и следом раздались приглушенные смешки.
Такое отношение меня несколько задело.
– Порядочный арестант, – сквозь зубы процедил я.
– Ну, ну, не кипятись, пацан, – хлопнул меня по плечу мужик со шрамом. – Проходи, таким людям всегда рады. Пойдем, пообщаемся поближе. А на мужиков не сердись. Не со зла они. Так, прикалываются от скуки, – махнул он рукой в сторону нар, на которых расположилась основная масса арестантов. – Меня, кстати, Шрамом зовут.
– А меня Самсоном, – ответил я, пока мы шли в конец камеры, где на двух угловых шконарях сидело трое арестантов.
Я был не новичок, прекрасно понимал, кто должен находиться в углу, и приготовился к предстоящему разговору.
На свободе, если в компанию взрослых мужиков попадает какой-нибудь мальчишка, то к нему, естественно, и начинают относиться как к мальчишке, считая, что тот даже по возрасту не может быть им ровней. Вроде еще жизни не видал. В тюрьме же все совсем по-другому. Здесь не играет роли, сколько тебе лет и кто перед тобой сидит. Здесь стираются все возрастные грани. К примеру, двадцатилетний парень может быть смотрящим за хатой – и все, независимо от возраста, будут ему подчиняться, считаться с его мнением. Здесь прожитые года ничего не решают, поскольку всем понятно, что сколько бы человек ни промаялся на белом свете, он мог так ничего и не понять в своей жизни. Сплошь и рядом бывало, что тот же пацан соображал намного быстрее и лучше, чем его престарелый сокамерник.
– Здорово, братва, – поздоровался я, остановившись.
– Здорово, коль не шутишь, – не очень приветливо ответил один из сидельцев.
– С малолетки поднялся. Говорит, что из наших, – вступил в разговор Шрам.
Все трое были разных возрастов, от тридцати до пятидесяти. На их оголенных торсах красовались наколки, по некоторым из которых я мог узнать, кто передо мной сидит. У одного, к примеру, на груди с правой стороны был наколот тигр с оскаленной пастью, что означало – оскалил пасть на советскую власть. У другого на плече красовалась оплетенная колючей проволокой роза, пробитая кинжалом, с лезвия которого стекали капли крови. Эта наколка означала, что носивший ее человек большую часть своей жизни провел за решеткой. Третий сидел полубоком, и поэтому была видна часть его спины, на которой рука мастера выписала купола церковного храма, означавшие, что человек следует воровским законам, хотя, может, и не является вором в законе. И, что самое главное, у всех троих на плечах красовались воровские звезды. Это был самый главный символ воровской принадлежности – никогда не надену погоны.
