Там он учился в колледже иезуитов в Намюре, затем в Лейпциге, а потом окончил военную академию Сен-Сир.
Джеймс Первый относился к тем счастливым мальчикам, которые так и не повзрослели. Во всём, что он планировал, до самой смерти, вы найдёте следы ранних лет учёбы и раннего окружения: влияние великой Церкви, которая вскормила его, и города Парижа, где он жил. В эпоху Второй империи Париж был самым безумным, самым порочным и самым лучшим городом. Сегодня, при республике, без двора, с обществом, которое держится на капитале жён и дочерей наших бизнесменов, у него не осталось причин, по которым барон Осман[41] украсил его. Хороший Лубе[42], достойный Фальер[43], не делают Париж более весёлым, не считая того, что они становятся объектами насмешек карикатуристов. Но когда Харден-Хикки был мальчиком, Париж был беспечным и блестящим, он был переполнен жизнью, цветом, приключениями.
В ту эпоху «император сидел в ящике ночью»[44], а напротив сидела Кора Перл[45]. Ветераны кампаний в Италии, Мексике, пустынных боёв в Алжире хлебали сахарную воду в кафе «Тортони», «Дюран», «Рише», их сабли звенели о тротуары, на бульварах пестрели их разноцветные мундиры. Каждую ночь Вандомская площадь сияла от освещённых экипажей, перевозивших пашей из Египта, набобов из Индии, тёмных личностей из родственной Бразильский империи. Государственные экипажи с почётным караулом и форейторами в зелёных и золотых цветах императрицы мчались по Елисейским Полям, а в Бал-Бюлье и в Мабиль студенты и гризетки танцевали канкан. Людьми этой эпохи были Гюго, Тьер[46], Дюма, Доде, Альфред де Мюссе, блистательный мерзавец герцог де Морни[47] и великий, скромный Канробер[48], который стал маршалом Франции.
Над всем этим возвышался выскочка-император, в его приёмной толпились титулованные самозванцы со всей Европы, его двор сиял от графинь, получивших титул накануне. Но он был императором, со своей любовью к театральным жестам, к великолепным церемониям, с бесконечными поисками военной славы. Усталый, циничный авантюрист, которого мальчик из Сен-Сира взял себе за образец.
Харден-Хикки был роялистом по рождению и традиции. Он всегда таковым оставался, и двор в Тюильри захватил его воображение. Бурбоны, которым он служил, надеялись когда-нибудь занять двор, а в Тюильри был двор прямо перед глазами. Бурбоны были приятными старыми благородными людьми, которые позднее охотно ему помогали и за которых он всегда так же охотно сражался, как мечом, так и пером. Но до самого конца он хранил при себе портрет второго императора, какого он знал мальчиком.
