Если мы любим, то потому, что с
красотой соединяется нечто неизъяснимое: движение, жизнь, блеск, которые делают
объект желанным и без которых красота остается
холодной и инертной:
"Надо сказать, что даже на земле красоту
составляет не столько симметрия, сколько освещающее ее сияние, – именно это
сияние нам приятно. Действительно, почему красота живого лица ослепительна, а
на мертвом лице остается лишь след ее?.. Даже некрасивое живое существо
красивее, чем прекрасная статуя" (VI 7, 22, 24).
Сам по себе мир Форм не мог бы
внушить нам любовь, если бы не получал извне одушевляющую его жизнь. Иначе душа
оставалась бы бесчувственной к созерцаемым ею прекрасным пропорциям:
"Если душа остается на уровне Ума, она, конечно,
видит прекрасные и достойные формы, но она еще не получает всего, что ищет.
Тогда это – как если бы перед нею было лицо, без сомнения прекрасное, но не
радующее глаз, ибо в нем еще нет того, что притягивает взгляд: соединения
красоты с грацией" (V 17, 22, 21).
Слово произнесено: это
"нечто", это движение и жизнь, которые, соединяясь с красотой,
вызывают любовь, – есть грация (grâce). Плотиновское переживание позволило воспринять Жизнь как
созерцание, как конкретную простоту, как присутствие. Теперь оно улавливает ее
сущность: жизнь есть очарование.
Никому не удалось понять все
значение плотиновского переживания лучше, чем Ф.Равэссону в его "Философском завещании".
"Грация, – говорит он, – есть
"эвритмия", то есть "движение, приносящее радость". Она
проявляется в движениях, выражающих самозабвение, благосклонность, вдохновение.
Художники стремятся уловить ее в повороте головы, в женской улыбке. Но можно
также ощутить ее в основных движениях живой природы, таких, как взмахи и
волнообразные изгибы. "Следи, – говорил Леонардо да Винчи, – за изменениями
любого предмета, то есть замечай в любом предмете, если хочешь хорошо его
понять и хорошо изобразить, эту грацию, которая ему свойственна""
("Завещание", стр. 83).
С точки зрения Плотина, если бы
вещи были просто таковы, каковы они есть по своей природе, сути и структуре,
они не были бы приятны. Иначе говоря, любовь всегда выше, чем ее объект, как бы
он ни был высок. В нем нет объяснения и обоснования любви. В любви всегда есть
некий "плюс", – в ней есть нечто неоправданное. И то, что соответствует
этому плюсу, – это грация, это Жизнь в одеянии самой глубокой ее тайны. Формы и
Структуры можно объяснить. Но жизнь и грация необъяснимы.
Они – "дополнение", и в этом привнесенном дополнении заключено все.
Плотин видит тут "печать Блага":
