— Марина…
— Что Марина! Знаю — что я Марина. И знаю также точно, что я — прежде всего — Поэт! И вам известно, что душе, чтобы рожать стихи, нужны впечатления. Для мысли впечатлений не надо, думать можно и в одиночной камере. И, может быть, в камере как раз лучше, чем где-либо. Чтобы ничто не мешало.
— Я мешаю? Аля? Дом?
— Напротив! Вы должны мешать! Но не также! — Она взяла рубашку, которую он снял. — У вас отвратительно поглажен воротничок! Почему вы не сделаете замечание Глаше? И валенки! Сколько раз повторять: валенки! Опять стоите в носках на холодном полу. Вы хуже грудного младенца! — Марина вытащила из-под кровати коротенькие мягкие валенки и швырнула мужу. — Температура нам не нужна. Поймите, ваши болезни, капризы прислуги, заботы о детском стуле — не те впечатления, которыми кормятся стихи! Надеюсь, это ясно?
— Нужны другие эмоции… — Сергей прошептал: — Я — не то. И не тот… Это ясно.
— Ничего не поняли! — Марина вскочила, обошла комнату. — Да я вас безумно люблю! Но нельзя же всю жизнь писать об этом! Душе необходима встряска, потому что она в состоянии покоя не существует… Покой для души есть анестезия: умерщвление самой сущности. Спячка! — Марина снимала и разбросала по ковру вещи — тоненький лепесток блузки повис на подлокотнике кресла, как увядший цветок. Подвязки для чулок полетели к абажуру ночника. В каждом движении — дрожащий нерв, интерлюдия к истерике. — Поймите же, мне элементарно скучно! Ск-у-у-чно. Вы женились не на пошлой домохозяйке. Может, заметили?
— Заметил. — Сергей сжал челюсти. Ему тоже хотелось кричать, жаловаться, обвинять. Но он не позволил себе изменить спокойный, хотя и достаточно иронический тон. — Вам необходимо шокировать благовоспитанную светскую публику. Быть на виду. Как вашему любимому Маяковскому — поэту-бунтарю, городскому глашатаю, пророку! Необходимо быть уличным хулиганом! Из презрения к сытым буржуа! — Размахивая руками в подражание Маяковскому, Сергей смахнул с подоконника фарфоровую вазочку с гиацинтами. Бросился собирать осколки, порезался, чертыхнулся, зализывая кровь на пальце.
— Зря бушуете, — Марина снизила тон. Накинула халат, туго затянула на поясе шнур с шелковыми кистями. — Есть ситуации, над которыми я не властна. — Она закурила, стряхивая пепел в лужицу с несчастными цветами. — Есть нечто внутри, чему противиться бесполезно! Я не могу не писать стихов! Я не могу любить платья в розовых оборках… И этих ваших цветочков в пошлых вазочках! Я не хочу прозябать с голодным сердцем, занятым лишь материнскими заботами! Хочу, хочу — любить!!! Жадно, страстно, как бифштекс с кровью! Любить всей собой, каждой клеточкой, каждым толчком крови…
