— Так устроено, Нам не дано знать, — Петр подбросил чурочки в камин, и огонь жадно набросился на них. Он не любил разговоры о вере. Эту тему нельзя обсуждать. Только держать в себе. — Мы всегда заново поверяем себя на крепость веры. И ответы бывают разными. У меня получается всегда по-разному.
Марина загасила папиросу, взяла бокал:
— И это — эта некрепость веры — самое ужасное! Меня упрекают в отсутствии веры в Бога. Мое безверие от черноты. Той, что ждет нас. Сергей не знает, как противостоять, чем укрепить мою веру, кроме своей любви ко мне. Сам-то он, хотя и крещеный, но, как и вы, Петр, вырос в семье агностиков. Но в добрую волю Творца верит! То есть… Очень хочет верить!
— В вопросах веры много непонятного, пугающего. Смущающего нас — смертных. Тому, кто знает высший замысел… смысл ясен. — Последнее время Петру много приходилось за границей говорить со смертниками в туберкулезных лечебницах. Все приговоренные либо истово внушали себе веру в бессмертие души, либо мужественно признавались в неспособности прийти к вере.
— Не могу смириться с планом Высшего замысла. Уж очень много в нем бесчеловечного. Выходит, Петр умирает в соответствии с планами Всевышнего? И наши родители, и все юные, светлые, безгрешные — уходят из жизни тоже по плану? — Марина разворошила кочергой угли, и пламя вспыхнуло еще яростней.
— Уходит тело. Душа бессмертна. — Петр смотрел в огонь, полуопустив веки. Губы почти не шевелились. Марина подумала, что и Петр сам, и голос его сейчас — другие. Что сидит здесь, смотрит в огонь и говорит за него некто более сведущий. А в черной тени за его креслом вытянулся ровно и, недвижно поджарый со стальным отсветом на гладком теле Маринин давний друг — Мышастый. В его белых глазах отражались два алых пламени.
— Душа бессмертна! — твердо выговорил Сергей, как бы заклиная всех. — Иначе быть не может. Иначе все это… не имеет смысла. Любовь к ближнему — и есть Господня любовь. Здесь все очень сложно.
— Сложно? Надо просто верить, как простая деревенская баба! — Петр поднялся: — Прошу прощенья, меня в сон клонит. Это от вина. — И улыбнулся светло и легко, словно они обсуждали сейчас не его уход, а просмотренный водевиль.
Марина присела на подлокотник кресла Сергея и прижалась к нему.
— Вот это-то у меня и не выходит — молиться, как простая баба — сердцем, всей кровью своей! А не вечно сомневающимся умом. Неумение молиться — это уже отверженность. Меня пугает моя полная неспособность молиться и покоряться. При этом — безумная любовь к жизни, судорожная, лихорадочная жадность жить!.. — Марина вгляделась в мрак за креслом: Мышастый засмеялся? Он никогда не делал этого. Но отчего растянулись узкие, бледные губы?
